– Да.
– Но довольно бурная в прошлом.
– Да.
– Вы договаривались с мистером Хардингом, что он придет к вам после обеда?
– Вовсе нет. Он убедил мою коллегу назвать ему номер моей комнаты. Я рассказывала ей о нем. Ей было известно, что он значил для меня.
Соубридж вздохнул с сочувствием.
– Вы сказали, что вы… м-м… разговаривали ночь напролет. А удалось ли мистеру Хардингу хоть немного поспать? Я не посягаю на вашу личную жизнь и поясню смысл моего вопроса. Возможно ли, что мистер Хардинг был не в состоянии эмоциональной экзальтации, но физического утомления на следующий день из-за недостатка сна? Мы, разумеется, этого знать не можем, в отличие от вас.
– Для такого мужчины, как Том, ночь без сна ничего не значит. Он обладал невероятной выносливостью и был очень силен. – Она подалась вперед. – Он сказал, что чувствует себя так, словно родился заново.
– Чудесно. Я полностью понимаю, почему вы хотите верить в то, что бессонная ночь ничего не значит, ведь иначе вам было бы невыносимо, не правда ли? – С этими словами Соубридж обвел сострадательным взглядом Анджелу Хардинг и бабушку Руби. – Совершенно невыносимо думать, что ночь страсти лишила Тома сил и он не выдержал сурового физического испытания, которого совсем не ожидал. Он ведь оказался слегка не в форме. Просто… уставшим.
Руфь в шоке уставилась на адвоката. Как и Шон. Заставить всех обвинять Руфь в смерти Тома – подобного он вынести не мог. Соубридж плавно покачал головой, словно ему тоже было не по себе от такой мысли.
– Больше вопросов не имею.
Как только он сел, Руфь снова заговорила, но ее голос теперь был слаб:
– Том не доверял Кингсмиту.
Соубридж привстал, демонстрируя уважение к даме.
– Если позволите мне высказать предположение, доктор Мотт, это как раз вам не нравился мистер Кингсмит, но в своей скорби, чтобы защитить себя от возможной причастности – не важно, в какой степени – к его смерти, вы теперь проецируете свое отношение на покойного мистера Хардинга. Который, напомню вам, не имел ничего против сотрудничества с мистером Каусоном, мистером Кингсмитом…
– Неправда! Он… его одолевали сомнения! И я уверена: что-то произошло в пещере или раньше, я не знаю что…
– Доктор Мотт, вы неоднократно возглавляли исследовательские группы в Арктике, были старшим научным сотрудником в своей области – да? Вы никогда не сомневались в себе? Никогда не задавались вопросами: правильно ли я поступаю, в правильное время, с правильными людьми? Никогда не принимали решения, а затем пересматривали свои заключения, прежде чем применить их на практике? Такая, знаете, перестраховка.
– Я все обдумываю очень тщательно, чтобы быть полностью уверенной. Нельзя возглавлять научную группу, если сомневаетесь в себе.
– Или если лишились работы.
– Нет. Не надо так. – У Шона это вырвалось невольно, и весь зал уставился на него.
Соубридж поднял руку и медленно кивнул:
– Мой клиент очень добрый человек, если хочет защитить вас, доктор Мотт, но боюсь, ради его же блага я должен настоять на дальнейших вопросах…
– Николас, не надо, ты достаточно сказал. – Шон тоже встал.
Но Соубридж не смотрел на него, продолжая держать руку поднятой, словно останавливая дорожное движение и не отводя взгляда от Руфи Мотт.
– Что бы вы ни сказали, хуже уже не будет. – Она выглядела как человек, получивший смертельную рану, однако продолжала стоять.
Шону хотелось оказаться рядом с ней, но он словно примерз к месту.
– Не потому ли вы теперь застольный лектор, – продолжал Соубридж, – а не уважаемый научный сотрудник, что допустили фатальное ошибочное суждение на вашей последней должности? Разве причина не в том, что вы непреднамеренно убили учтенную медведицу? Я не хотел говорить об этом, но разве не вы ответственны за введение неверно подобранной дозы транквилизатора? Это к вопросу о вашей излишней самоуверенности, отметающей всякие мысли о перепроверке, о том, чтобы ставить свои действия под вопрос, чтобы сомневаться в себе иногда?
– Кто-то подставил меня. Я знаю, что все сделала правильно.
– Ах, – сказал Соубридж, – таинственный кто-то. Но никаких доказательств.
– Кто-то из моей команды. «Призма» заплатила им, я одна боролась за то, чтобы защитить область медвежьей зимовки, все остальные уже взяли деньги!
– Значит, вы винили компанию мистера Кингсмита в прекращении вашего исследования?
– Так и было!
– А затем, когда вы увидели его с моим клиентом, мистером Каусоном, по счастливому совпадению, на Шпицбергене, то, вероятно, решили, что сможете поквитаться за все ваши потери одним махом, если убедите Тома не иметь с ними дела. Вы лишились любимого человека и работы, но вам представился второй шанс. Неудивительно, что вы были готовы окучивать его каждую возможную минуту.
Соубридж снова добавил сострадательности в голос:
– Думаю, коронер примет к сведению вероятность переутомления мистера Хардинга из-за недостатка сна вследствие весьма насыщенного воссоединения в качестве мощного сопутствующего фактора его неспособности бороться за жизнь при трагическом стечении обстоятельств. Благодарю вас, доктор Мотт. Больше вопросов не имею.
«Как-то раз я встретилась с женщиной, спасшейся от смерти благодаря тому, что она съела своего мужа и детей.
Ехали мы с мужем из Игдлулика в Понд-Инлет. И в пути ему приснился сон, что его друга съели его же родные. Прошло два дня, едем мы и слышим, как разносятся кругом непонятные звуки. То ли зверь воет, то ли человек вопит. Но мы подошли ближе и стали улавливать обрывки слов, будто кто-то кричал надорванным голосом. И наконец мы разобрали: «Нет мне места среди людей, я же съела своих родных».
Мы поняли по голосу, что это была женщина. И мы переглянулись и заговорили шепотом, решая, как нам быть. Затем мы обошли кругом и увидели маленький навес, устроенный из снега и куска оленьей кожи. И рядом что-то стояло; мы уже решили, что это человек, но оказалось, это только винтовка, воткнутая в снег. И все это время не смолкали причитания. Мы подошли еще ближе и нашли обглоданную человечью голову. И вот мы заглянули под навес и увидели там женщину, сидевшую на корточках. Она сидела лицом к нам, и у нее сочилась кровь из глаз – так сильно она плакала.
– Кикак (обглоданная кость), – сказала она, – я съела мужа и детей!
Сама она была кожа да кости и казалась чуть живой. И полуголой, потому что съела почти всю одежду. Мой муж наклонился к ней, и она ему сказала:
– Я съела твоего товарища по праздникам певцов.
А мой муж ответил:
– У тебя была воля жить, вот ты и выжила.
