– Шон, я поражаюсь тебе. – Руфь встала и вытерла глаза рукавом. – Мне здесь нечем дышать. Нужно выйти.
И она побежала вниз по лестнице.
Шон оставался на месте, пока не затих звук ее шагов. Ему тоже необходим был воздух. Откуда-то веяло свежестью, и он повернулся, пытаясь найти источник. Это была дверь на лестничном пролете, чуть приоткрытая, выходившая на металлическую пожарную лестницу. Он услышал, как кто-то зовет его по имени.
– Шон! – В двойных дверях зала суда возник Соубридж. – Торнтон уже на грани. На сегодня баста?
– Нет, сейчас иду.
Шон вошел обратно и, едва войдя, сообразил. Пожарная лестница вела на парковку. Миссис Осман смотрела на него, и в ее темных глазах с тяжелыми веками горел огонек. Отлучка в дамскую комнату позволила ей спуститься по пожарной лестнице на парковку. Только таким образом она могла обследовать машину Кингсмита. С легкой улыбкой она отвернулась.
Будь у нас хоть немножко пеммикана
[54], чтобы подкрепиться, когда мы поставили палатку, мы бы не думали об усталости, ведь готовить пеммикан так просто, и потом можно прилечь и отдохнуть. Но собачье мясо нужно долго вываривать, чтобы его можно было есть, и трудно бороться со сном все это время. Мы потушили его примерно час с четвертью – мы не можем дольше ждать и последние пять-десять минут достаточно бодро ковыряем мясо парусной иглой, чтобы проверить его мягкость. Когда мы думаем, что оно готово, суп и мясо делятся поровну самым тщательным образом; суп мы ценим превыше всего, ведь мяса маловато, и оно жесткое, как кожа. Я испытываю существенные трудности, пытаясь разжевать его, так как мои зубы еще не прочно держатся после цинги и, к моей огромной досаде, я даже не могу дочиста обглодать кости.
Затерянные в Арктике: история Алабамской экспедиции 1909–1912 гг. (1913 г.).
Капитан Эйнар Миккельсен
31
В среду, после перекрестного допроса Кингсмита, закончившегося в 16.30, мистер Торнтон объявил, что в свете нового свидетельства – записи телефонного разговора и соответственных показаний – ему понадобится больше времени, чтобы учесть все факторы. Он знал, что на следующий вечер было намечено мероприятие в честь Тома, так что он надеялся (при этих словах он пристально посмотрел на миссис Осман) вынести заключение до этого времени. В ином случае это будет утро пятницы.
– Вообще-то так даже лучше, – сказал Соубридж, пряча бумаги, пока все покидали зал суда. – У вас будет возможность восстановить силы перед решающим матчем. Не падайте духом, это может быть хорошей профилактикой для вас.
Шон кивнул с улыбкой, но на самом деле мысли о благотворительном вечере приводили его в смятение. После этих трех дней роль ведущего представлялась ему изощренной пыткой. Все эти улыбки, рукопожатия и похлопывания по плечу, под прицелом пяти сотен пар глаз, пока он должен будет произносить панегирики Тому. Впервые в жизни мысль о внимании общественности сделалась ему невыносима. Оставалось надеяться, что вечерний костюм с бабочкой помогут ему раствориться в толпе. И хорошо, что Анджела и остальные Хардинги отклонили его приглашение.
– С вами будет Мартина, – сказал Соубридж мечтательно. – Она просто чудо.
Шон улыбнулся, но если бы Мартине пришлось уехать куда-то по делам, он был бы только рад. Все, что ему требовалось, – это телик, вино и полное спокойствие. Ему хотелось исчезнуть.
– Я говорил, будет черт знает что, – напомнил Соубридж. – Но вы отлично держались. Всегда говорю клиентам: устройте себе хороший отдых, когда все закончится. Отрешитесь от этого. Такие испытания все равно что говенный булыжник, брошенный в воду – его уже нет, а круги еще долго расходятся. Нужно физически отстраниться от этого, сменить обстановку психологически и физически. Двигаться дальше.
– Хорошая мысль.
Шон подумал о сияющих люстрах отеля «Кэррингтон», о колоссальных цветочных композициях, о серых людских массах, которые ему придется очаровывать и объединять, наполняя энергией.
– Вы уверены, что не придете завтра? Мы легко найдем вам место.
– Черт возьми, нет. Однозначно неверный ход – появиться там со мной. Вы будете на нервах! Никогда не берите с собой адвоката, если только вы не преступник.
Соубридж заметил чье-то приближение и, смахнув веселье, мгновенно переключился на сдержанный, почтительный тон.
– Миссис Хардинг, – сказал он, отступая.
– Извини, Шон. – Анджела коснулась его руки. – Ты, наверное, очень занят, но в шесть часов мы собираемся поставить свечи за Тома в соборе. Если хочешь, приходи. – И она добавила тихо: – Я позвала Руфь и еще несколько человек. Я… я просто подумала, что позову тебя тоже. – И она быстро ушла, не дожидаясь его ответа.
Обрадованный тем, что можно не возвращаться сразу в Лондон, Шон попрощался с Соубриджем в холле – они увидятся в «Кэррингтоне» завтра вечером. Соубридж гостил у друзей в Кенте и оставался в Кентербери до окончания дознания. Шон вернулся к себе в номер в «Белом медведе» и проверил почту и телефон. К счастью, все было спокойно – менеджеры справлялись своими силами. Дэнни Лонгу было не о чем докладывать, а Руперт Парч написал искрометное послание, подтверждая, что будет завтра вечером и что его хозяин также желает Шону всего наилучшего. В конце он добавил эмо-смайлик – «Крик» Мунка.
Еще было голосовое сообщение от Мартины: все идеально подготовлено на завтра, их ждет триумф. Она знала, что у Шона все в порядке, иначе он позвонил бы ей, так что, если он еще не на месте, она примет приглашение на обед, но если он хочет, чтобы она была рядом с ним, она откажется от приглашения. Что-то в ее голосе подсказывало ему: она бы предпочла пойти на обед.
Шон написал ей, что все прошло хорошо, но ему нужно задержаться еще на день. Он позвонит ей завтра. В конце он добавил «х» – знак поцелуя. Это выглядело странно. Тогда он сделал «Х» заглавным и отправил сообщение, а затем написал Дженни Фландерс, спрашивая, не найдется ли у нее время завтра до пяти. После всего этого, надев последнюю чистую рубашку, Шон направился в собор.
Анджела Хардинг не сказала, где именно они будут. Уже начинало смеркаться, так что витражные окна почти не пропускали в собор свет, а огоньки свечей едва обрисовывали каменные стены. Как и в прошлый раз, Шон услышал пение и пошел на звук вдоль нефа. В часовне, где он оставил запись в книге, было темно и тихо, а пение доносилось снизу. Он нашел их в часовне Томаса Бекета.
Мать Тома обрадовалась, увидев его:
– О, ты пришел.
Она обняла его, как в те далекие годы, когда он уплетал за обе щеки еду за ее столом, а бабушка Руби шлепала Тома по рукам за то, что тот бросал со стола еду Рокси. Она тоже была здесь, держа за руку Руфь Мотт, смотревшую на него с изумлением.
