– Шон! Я… хорошо, что ты пришел.
– Спасибо.
На этот раз он остановился поодаль, рядом с незнакомыми людьми. Но один из них узнал его.
– Порядок? – Это был Джон Бернэм, бармен из бара около здания суда.
Они смущенно кивнули друг другу. Шон испытывал неловкость, помня о высокомерии Соубриджа по отношению к Джону.
– Вот.
Анджела Хардинг раздала всем по очереди незажженные свечи. Они немного постояли в молчании, и Шон подумал про Шлёп-Шлёп.
– А… нет ли у вас дочери по имени Бет?
– О, я знаю, она была там. Была ведь? Я сказал: не вздумай там мешать…
– Она не мешала. Она такая понятливая. У меня самого дочь, чуть постарше.
Грозное лицо Джона Бернэма смягчилось – после этих слов об их дочерях они были уже не просто хмурыми плакальщиками, а чуткими отцами. Шон вдруг стал говорить о своей Рози так, словно она по-прежнему была его любящей дочерью. К ним подошла настоятельница с тонкой свечой в руках, она расставила их полукругом, напевно испросила благословения для друзей и близких Тома Хардинга в это трудное время и стала читать «Отче наш».
Шону хотелось сделать все как положено, так что он пробормотал несколько слов молитвы, но ощутил в этом какую-то фальшь и стал молиться мысленно. Он исподтишка оглядывал остальных и заметил, что Руфь делает то же. Они переглянулись заговорщически, и это заметила строгая настоятельница. Руфь подавила смешок, который Анджела приняла за всхлип и обняла ее. Тогда Руфь действительно расплакалась, и они стали всхлипывать вместе.
Глаза Шона оставались сухими. Он улавливал запах пива от одежды Джона Бернэма, приятный запах. Дух Тома не был заключен в какую-то холодную гробницу, сумрачную и возвышенную, как это место, где они собрались. Его дух реял в арктическом воздухе, мерцая на солнце, он звенел в пинтах пива. Он терся бок о бок с Шоном на джазовой вечеринке, шумя вместе со всеми, как тогда, когда они водрузили на плечи Руфь и Гейл. Он мчался на санях по Гренландии, горланя «Героев» Боуи
[55], и собаки дружно подвывали ему. Вот какой гимн Шон хотел посвятить Тому, ему хотелось, чтобы он прогремел через весь собор и вознесся вверх под его сводами, подобно тому как возносится к небу вой пса по умершему другу.
Он больше никогда не увидит Тома. Эта мысль пронзила его.
Он почувствовал на себе взгляд Руфи, и что-то странное стало твориться с его лицом: губы задрожали, глаза защипало, и слезы побежали по щекам. Руфь оставила Анджелу и обняла его. На миг он словно окаменел, и вдруг из его горла вырвался стон великой боли, и рыдания стали сотрясать его. Он не знал, продолжала ли настоятельница читать молитву, но почувствовал, как чьи-то руки касаются его, похлопывая по спине и сжимая предплечье; он не знал, кто это был, и стеснялся посмотреть. Придя в себя, он извинился, сам не зная перед кем, не в силах поднять взгляд. Он высвободился и быстро вышел из собора, направляясь к «Белому медведю», где сразу поднялся в свою комнату. Он был не голоден, ему не хотелось выпить. Он сбросил туфли и забрался в постель. И свернулся, поджав ноги и дрожа всем телом.
Только утром, проснувшись полностью одетым и, что самое странное, под покрывалом, он понял, что проспал всю ночь.
Невозможно преодолеть все трудности и ограничения, встающие перед свободным судоходством. И больше всего осложняют вводимые ограничения, или попытки ограничить свободу судоходства, то, что они осуществляются в многостороннем порядке, с привлечением компетентных международных организаций, а не только в одностороннем или двустороннем. Такие ограничения нелегко упорядочить из-за различия в нормативной базе.
Кроме того, озабоченность должна вызывать их воздействие на свободу навигации/право мирного прохода/транзитный проход в связи с правовыми рамками, устанавливаемыми Конвенцией Организации Объединенных Наций для морского права.
Особенно проблематичны правовые обстоятельства в отношении международных проливов, принимая во внимание повышенную активность международной навигации.
Могут ли суда, перевозящие оружие массового поражения, не направленное против конкретного государства, быть лишены права прохода в международные воды военно-морскими кораблями другого государства без согласия государства, под флагом которого идет это судно, остается спорным вопросом. Исключительные правовые отношения между государством флага и одним из его судов в международных водах коренятся в обычном международном праве.
Судья Рюдигер Вольфрум
Президент Международного трибунала по морскому праву
8 января 2008 года
32
– Мне является Том, – сказал Шон Дженни Фландерс, едва войдя к ней.
Он так хорошо выспался, что даже хотел отменить встречу, но потом решил сходить из принципа. Впереди уже виднелся финиш, и эта встреча была частью последнего этапа. Комната теперь выглядела опрятнее, чем в прошлый раз, окна были вымыты, и Шон различил вдалеке очертания Музея Виктории и Альберта. Коврики казались ярче, и больше не было картонных коробок. Шон испытал облегчение, словно принял важное решение. Значит, она не собиралась съезжать. На ней опять было все бежевое, и он подумал, что у нее имелось несколько комплектов одинаковой одежды.
– Сегодня без цветов? – спросил он. – Я купил потом таких же.
Теперь на месте неряшливых тюльпанов стояла нефритовая статуэтка.
Она взглянула озадаченно.
– А, попугайные тюльпаны. Они сезонные. Быстро отцветают.
– У вас хорошая память.
Она улыбнулась, но ничего не сказала. Внезапно Шон снова ощутил тревожность. Он пришел, чтобы разговаривать с ней, но вдруг передумал. Он продолжал смотреть на статуэтку, и в нем словно копошились неприятные чувства, как моль на одежде.
– Вы мне не друг, так? Я просто плачу вам, чтобы вы меня слушали.
– Верно. Но я все равно хочу вам помочь.
– Так помогите.
Шон осознал, что теряет контроль над ситуацией, и сам не заметил, как начал говорить, глядя в блеклые глаза Дженни Фландерс, которая кивала и слушала, как он рассказывает ей про моржиху из фильма, оставшуюся на льдине, когда убивали ее моржа. Он сообщил, что у него с Мартиной никогда не было такой любви и он даже не был уверен, что Мартина ему нравится, что вилла «Мидгард» – опасное место, и теперь там возник водоворот во фьорде, из-за отёла ледника, выбросившего тело Тома. Шон признался, что это изувеченное лиловое тело не было для него Томом, ему казалось, что Том по-прежнему жив, ему до сих пор трудно поверить в его смерть, и он не знал, что с этим делать, если даже похороны ничего не изменили для него.
