Алена прижала руку к груди. Обычное движение женского волнения – никому и невдомек было, что сейчас она схватила свое бедное измученное сердце, стиснула, чтобы ни единым трепетанием, ни единым биением не выдало оно горькой муки, смертной тоски, боли своей не выдало и любви к этому ледяному, чужому, равнодушно-презрительному…
Но сердце болело все сильнее и сильнее, и когда Алене почудилось, что она не вынесет этой пытки и либо упадет замертво, либо кинется к ногам Егора со слезами и мольбами, послышался свежий голосок Катюшки.
Все это время она перебегала внимательным взором с лица подруги на лицо Аржанова, и хотя эти лица были окаменело-неподвижны, нюхом своим Катюшка почуяла неладное и положила непременно выяснить, в чем тут дело. Ежели ею овладевало любопытство, угомону ему быть не могло, покуда не будет оно удоволетворено, и все прочие соображения, даже жалость, отступали. Ну а в тонкостях дознания и выведывания Катюшка могла за пояс заткнуть не только Аржанова, но и знаменитого француза Депрэ
[69]. И вот, сделав самые невинные и как бы даже слезою подернутые глазки, отчего по комнате распространилось легкое голубоватое сияние, Катюшка всплеснула ручками и прощебетала:
– Спаси вас Бог, сударь, Егор Петрович! Кабы не вы… Я просто ноги за весь вчерашний день посбивала, вас ищучи. Подруга – как в воду канула, это куда ж дело годится! И вас нет как нет…
Тут просвечивающий все насквозь взор Катюшки уловил едва заметную судорогу, тронувшую бледную щеку Аржанова, и радостно трепыхнулось ее сердечко, и еще более возвысился голосок:
– Увидела вас – и сразу почуяла: вот кто мне поможет! Ну посудите сами, что мне делать?! Мало, что душа за эту непутевую не на месте, так самый-то ужас в чем? Завтра Фрицци… Фрицци ее приезжает! Не найди он любушки дома – что учинил бы? Это ведь даже вообразить себе невозможно! Немыслимо! Вы ведь знаете Фрицци, верно, Егор Петрович?
Она возбужденно хихикнула, чуя, что ответ на ее вопросы уже близок. Однако к любопытству примешивалось и другое, более бескорыстное чувство. Катюшка помнила, как боялась Алена, что Аржанов узнает ее тайну, и сейчас любым путем пыталась отвести его от ненужных вопросов. Если он задумается о настоящем Алены, то позабудет о ее прошлом! И Катюшка, как могла, расцветила и украсила это серенькое настоящее:
– Боже сохрани, если Фриц прознает, что его любушка пропала, а нашли ее именно вы! Он и прежде-то на стенку лез, стоило мне на вас лишь глянуть, а уж коли и Алена, от которой он вовсе без ума… – Она завела глаза под лоб, однако при этом каким-то непостижимым образом не выпускала из поля своего зрения ни Алену, ни Аржанова.
Оба оставались недвижимы. Только враз побледнели – нет, побелели, словно снежная изморозь ужаса заволокла их лица. Это было уже что-то… Но пока не тот ответ, которого ждала Катюшка.
– Ну, нам пора, пора! Благодари же, Алена, ну, чего ты молчишь?! – подтолкнула она окаменело застывшую подругу, и Алена послушно выдавила, слыша свой голос как бы со стороны и так, со стороны, изумляясь, что может говорить связно и даже вроде бы спокойно:
– Да пребудет над вами, сударь, милость Божия и пресветлой Богородицы милосердие! Не знаю, как и благодарить…
– Не трудитесь, – перебил ее Аржанов, и презрительный изгиб его рта сделался еще круче. – Вы меня уже отблагодарили!
Алена вздрогнула, словно ей смерть в очи поглядела.
Катюшка мысленно кивнула: так, дознание окончено. Теперь ясно, что между Аржановым и Аленою что-то было. Что же именно? Да, пожалуй, все, что может быть между таким мужчиной и такой женщиной!
Катюшка едва подавила завистливый вздох и, еще раз рассыпав ворох благодарностей, почти силком выволокла Алену за дверь, а потом с помощью Митрия, который не скрывал своей шумной радости, затолкала в знаменитый расписной возок.
Алена сидела как неживая, тупо глядя в слюдяное окошечко, а ведь сквозь него ничего нельзя было толком разглядеть.
Катюшка встревожилась. Сердце у нее было доброе, а потому его вдруг тихонько царапнула своим ноготком совесть: уж не перестаралась ли она в своем дознании? Не лучше ли было попридержать язык и не врать так уж напропалую о любви между Фрицем и Аленою?
Она подвинулась поближе к подруге, взяла под руку, с раскаянием заглянула в лицо…
Глаза Алены уставились на нее так же внимательно, как только что смотрели в окно, но Катюшка поняла, что подруга ее не видит.
Да, Алена не видела ни Катюшки, ни Митрия, ни кривых улочек, подпрыгивающих за слюдяными окошечками возка.
Она видела ласковую, бархатную тьму, и мерцанье одинокой звезды меж пеленою бледных облаков, и плавные вершины деревьев, бывших еще более темными, чем даже непроглядное небо. Она видела глаза, глядевшие в ее глаза, и нагие плечи, к которым она тянулась губами, но он не давал ей приникнуть к ним – преграждал путь поцелуями. Она слышала тихие вздохи медленной речушки, и жаркое, надрывное дыхание мужчины, и свои страстные, призывные стоны, которые наконец слились с его стонами в некое древнее, тайное славословье той сладостной отраве, которой были напоены их тела. Взор Алены был устремлен в ночь… В ту, внезапно ожившую в памяти ночь, когда она обрела было своего любимого, да и вновь утратила. Теперь уж точно – навсегда.
Навечно!
Глава семнадцатая
Нечто новое в землеописательных науках
Зарядил дождь. И шел, и шел… Как ни глянешь в окно – все те же взрытые частыми каплями серые лужи да обвисшие мокрые ветви, в которых среди густой зелени с каждым днем все чаще мелькали ярко-желтые пятна. Осень пока бросала милостыню, однако что ни день, дары ее становились все щедрее, и не за горами уже то время, когда все вокруг, от земли до небес, будет усыпано ее лукавым тленным златом.
Алена прижалась лбом к стеклу, и на мгновение сделалось легче. Голова горит – уж не простудилась ли, не заболела? А что – заболеть бы да помереть, вот и хорошо, вот и легко будет: какой несносный груз упадет с плеч, как вздохнет грудь… Впрочем, вздыхающая мертвая грудь – это уж Алена через край хватила. Да и ей ли не знать, каково легко дышится в тисках земляных? Думала ли, могла ли она тогда подумать, что настанет день – и сама, добровольно пожелает воротиться в могилу?
Ласковые, темные глаза матушки Марии вдруг возникли перед ней, и Алена мысленно отворотилась от их укоряющего взора.
– Прости, матушка, – шепнула отрешенно, без раскаяния. – Знать, Богу не угодно. Знать, обречена я…
Скрипнула дверь, и Алена очнулась. Знать, жива еще… хотя у Катюшки, которая появилась на пороге и уставилась на Алену, лицо было такое мрачное, словно она и впрямь заявилась на похороны.
– Ну и вид у тебя, подруга, – буркнула Катюшка, не заботясь приветствием. – Краше в гроб кладут!
Проницательности Катюшкиной можно было бы подивиться, кабы Алена уже не привыкла к ней. И то диво, что всю эту неделю, минувшую после возвращения Фрица, подруга никак не давала о себе знать, не присылала ни весточки, ни слова утешения, хотя прекрасно знала, каково жилось эту неделю Алене. Но вот пришла же! Спасибо и на том.
