Можно было не стараться! Даже приколоти она себе гвоздями десяток личин с десятком разнообразнейших выражений, все они слетели бы, как шелуха с луковки, оставив только выражение изумления. Ибо так, как сейчас, Алена не изумлялась никогда в жизни.
По кабинету Фрица, в котором всегда царил образцовый порядок, сейчас как будто пронесся ураган, самым причудливым образом нагромоздив на полу горы книг, разметав рукописи, раскидав заботливо хранимые модельки пушек всех времен и народов! Впрочем, нет. Никакого разгрома. Горы толстенных книг сложены стопою, изображают крепостные стены. А пушки – артиллерию осажденной крепости. Здесь разыгрывается жаркая баталия! Гарнизон представлен был Катюшкою в полном боевом вооружении: на всем теле и нитки нет. Только на ногах обуты ботфорты с поднятыми отворотами, которые, впрочем, не высоки и даже не достигают бедер, опутанных – ей-богу! – цепями, на которых висит немаленький замок, прикрывающий главную сокровищницу «осажденных».
– Ба-бах! – звонко выкрикнула Катюшка, хватая в обе горсти еще стоящие на «стенах» пушечки и швыряя их вперед. – Ба-бах!!!
– Ура! Промах! – в один голос взревела армия осаждающих.
Понятно, почему – в один. Всю армию являл собою Фриц, одетый… вернее, обутый в такие же ботфорты. Впрочем, на нем была еще треугольная шляпа. Он шел с оружием наперевес… Оружие производило большое впечатление!
– Сдаваться! Даваться! Отдаваться! – закричали «осаждающие», грозно потрясая оружием.
«Осажденные» упали на колени.
– Смилуйтесь над нами, храбрые рыцари! – жалобно закричали они (тоже, разумеется, в один голос). – Мы готовы сдаться… или отдаться, как пожелаете!
«Осаждающие» мгновенно опрокинули гарнизон на спину и ворвались в ворота таким решительным боевым маршем, что не прошло и минуты, как победители и побежденные огласили округу торжествующими стонами.
Алена великодушно выждала, пока они затихнут, и только тогда ступила наконец на поле боя.
Cколько ни повторяла она про себя подробности своего поведения, все это вылетело из головы. Алена пыталась придать лицу выражение, которое некогда, в схожую минуту, было у Катюшки, но стоило вспомнить ее вытаращенные глаза и беззвучно открывающийся рот, как в ее собственный рот тут же попала смешинка. Засела она так прочно, что Алена испугалась, как бы всего дела не испортить, и решила особо не изощряться: все равно в лицедействе ей никогда не сравниться с Катюшкою.
Поэтому она просто стала – руки в боки, с ледяным видом – и принялась ждать, пока преступные любовники не соизволят обратить на нее внимание.
Разумеется, первой заприметила Алену Катюшка, и на личике ее появилась сердитая гримаска. Она даже брови люто свела, искривила рот, глаза ее метнули искры… Алена чуть заметно развела руками, показывая, что и рада бы надеть этакую устрашающую личину, да ей невмочь. Катюшка разочарованно закатила глаза, показывая, что придется исходить из того, что есть, – и взвизгнула так, что Фриц, вроде бы даже вздремнувший на лоне осажденной крепости, подскочил на четвереньки и уставился на Алену с диким видом. Похоже было, что с появлением Катюшхен Фриц начисто забыл о существовании какой-то там Ленхен и сейчас ощущал себя поистине низвергнутым с небес на землю.
Путаясь в ботфортах, он выудил откуда-то из-под развалин крепости свои смятые кюлоты и, сочтя, видимо, что одеваться – это слишком долго, обернулся ими вокруг чресел, для надежности завязав штанины узлом. После этого он выпрямился и беспомощно уставился на Алену.
И опять она с превеликим трудом смогла сдержать смех. Таким ей ни разу не приходилось видеть своего недолгого и немилого любовника! Никакие неловкость, конфузливость, стыд, растерянность не могли скрыть выражения счастья, против воли так и вспыхивающего на его лице. Этим счастьем лучились его водянистые глаза, встопорщенные белобрысые волосы, круто вырубленные черты, тонкогубый рот. Об этом счастье кричало все его тело, и Алена впервые за последние недели вздохнула с облегчением. Совесть не переставала мучить ее с той самой минуты, как она вновь пошла на поводу у Катюшки и согласилась участвовать в комедии, где Фрицу опять-таки досталась роль полного идиота. И вот оказалось, что никакой другой участи доблестный представитель рода фон Принцев себе и не желал!
Ну и слава Богу. Стало быть, все ко благу. Теперь Аленино дело – как-нибудь уж довести до конца ее собственную роль. Надо надеяться, Фриц прочтет на ее лице что угодно, кроме огромного облегчения! Алена быстро прикрыла глаза руками и, кажется, вовремя, потому что Фриц тотчас жалобно проблеял:
– Не плачить, Ленхен… Ах, мой милый Ленхен!
Черт бы побрал эту немецкую чувствительность! Ей-богу, он сейчас кинется ее утешать, осушать ей слезы! А их и в помине нет.
Алена сделала вид, будто вытирает глаза, и воззрилась на Фрица со всей возможной злобою:
– Что здесь происходит?!
– Это… ну… – Фриц растерянно похлопал глазами, потом с детской радостью подхватил с поля пушечку и сунул Алене: – Пуф-пуф-ф! Бритьва… о, nicht, бить-ва! Батали-я!
– Баталия?! И что? Сверчок тмутаракан победил?
– Таракан? – в ужасе глянул на пол Фриц, отличавшийся необыкновенным, почти женским страхом перед всяким тараканом, особенно перед тем, коего зовут прусаком. Может быть, прусаки били когда-нибудь саксонцев?
Так. Если Фриц начнет гоняться за тараканами или вдаваться в тонкости русской пословицы, где единственное насекомое – это сверчок, дело можно считать пропащим! Это затянется надолго…
Повинуясь нетерпеливому Катюшкину взору, Алена торопливо напялила маску язвительности:
– Что, сударь, в вашем гнездышке теперь сидит новая голубка?
Фриц мгновенно забыл о тараканах и всецело задумался о птицах. Он люто покраснел, шмыгнул глазами вниз, к упомянутому насесту, который все еще не утихомирился и весьма выразительно приподнимал набедренную повязку, вовсе потерялся от этого зрелища и попытался оправдаться:
– Почему новый? Нет, голубка старый!
Наконец-то Алена смогла законным образом захохотать! Катюшку ощутимо перекосило, и она бросила на своего любовника такой взгляд, что, встреться он с нею глазами, мгновенно прозрел бы истину даже при всей своей несомненной тупости. Впрочем, Катюшка обладала умением мастерски смахивать со своего подола всякий ненужный мусор. И хотя на ней не было сейчас даже подобия подола, а весь наряд представлял собой одно сплошное декольте, она сумела «стряхнуть» обмолвку Фрица, будто незначительную соринку, и воинственно взглянула на Алену:
– А ты что тут разоряешься? Горшок над котлом смеется, а оба черны! Сама-то… Саму-то тебя я за чем застукала? Не припоминаешь?
– Ну и что? – передернула плечами Алена. – Я только подобрала то, что плохо лежит!
– Оно и при тебе плохо лежало, – не осталась в долгу Катюшка. – А при мне все хорошо стало!
– Значит, господина фон Штаубе – побоку?
