Воспоминание… нет, смутная, почти расплывчатая картина выплыла из бездн памяти: лужайка на солнечном припеке, бежит синяя-синяя, как небо, речка, женщина в белой подоткнутой рубахе полощет белье, льняная коса то и дело падает в воду, она ловит мокрый конец, забрасывает за спину, хохочет – брызги воды, брызги смеха долетают до Алены, и она хохочет в ответ, и, глядя на нее прозрачными голубыми глазами, хохочет-заливается рядом кто-то еще… льняные кудри на маленькой головенке, хлопают маленькие ладошки: «Ладушки-ладушки!» Было это? Не было?..
Она осторожно опустилась на колени, прикоснулась к грязному колтуну на Мишкиной голове – и тихо, тихо, с трудом прорываясь сквозь рыдания, молвила:
– Мишенька, братец, испей сладенького. Ох, и вкусно! – И сама сделала глоток.
Мишка очень внимательно поглядел на ее губы, потом приподнялся – и припал к ковшу. Выпив половину, он опять подсунул его ко рту Алены, и как ни стискивала та губы, все же принуждена была сделать маленький глоток, а потом еще и еще.
Ковшик опустел, и Мишка с явным разочарованием заглянул в него.
– Tо-то! – укоризненно сказала Алена. – Kабы не выпил раньше – и еще вылил бы… – Она спохватилась, что говорит несуразное, и засмеялась: – Ой, наоборот!
Голос сначала показался слишком громким – потом глухим, словно донесся издалека. Какая-то муть реяла в голове, все плотнее заволакивая сознание. Она поглядела в ту сторону, где стоял Егор, но ничего не увидела, кроме той же серой пелены, испуганно схватилась за что-то – это оказалась Мишкина рука. Мишка смотрел на нее полуиспуганными-полусонными глазами, отчаянно зевая. Алена тоже зевнула.
«Ох, круто Лёнечка наварил, – подумала она. – Проснемся ли хоть?»
Мысль о возможной смерти не напугала ее, однако Мишка вдруг забился, завыл. Очевидно, его полузвериное существо уловило в этой внезапной сонливости что-то опасное. Он беспомощно хватал Алену за руки, заглядывал в лицо, скулил – и тогда она обняла его, прижала к себе так, что голова Мишки склонилась к ней на колени, и забормотала:
Как у котика-кота
Колыбелька золота.
У дитяти моего
Есть получше его…
Голоса своего она почти не слышала, однако в сознании все яснее, все громче звучал другой голос – женский, мягкий, ласковый – до того ласковый, что у Алены слезы наворачивались на глаза:
Как у котика-кота
Подушечка пухова.
У мово ли у дитяти
Есть помягче его!..
Мишка протяжно вздохнул. Глаза его медленно закрылись. Губы сонно чмокнули, а потом слабо улыбнулись. Вот так же засыпал он некогда, во времена незапамятные, под матушкину колыбельную, а рядом сворачивалась клубочком и дремала его сестра… он не помнил ее имени, но знал, что сейчас она вернулась к нему, сейчас она рядом – и можно спокойно уснуть в тепле и ласке, потому что ничего не страшно, пока поет-напевает этот тихий голосок:
Как у котика-кота
Занавесочка чиста.
У дитяти моего
Есть почище его,
Да покраше его,
Да получше его…
Глава двадцать четвертая
Пробуждение
Алена проснулась внезапно. Было такое ощущение, что плыла она, плыла по темной, глубокой, спокойной реке – и вдруг волны ни с того ни с сего вздыбились и вышвырнули ее на берег. И она лежит, цепляясь за землю, не в силах осознать, где находится, за что извергнута ласковой полутьмой в царство беспощадного света, в незнакомый, чужой мир, и кто она вообще такая.
От ощущения собственной неприкаянности и этой безвестности так закружилась голова, что Алена вскрикнула, цепляясь за что-то мягкое, на чем она лежала, – и тотчас с двух сторон над нею нависли два лица… настолько знакомых лица, что Алена вмиг вспомнила не только их, но и себя, и теперь беспомощно, растерянно переводила взор с одного из этих лиц на другое.
Ибо над нею склонялись Катюшка и Маланья.
В первое мгновение Алене почудилось, будто она очнулась в доме Аржанова после ночного приключения в казармах, и Катюшка сейчас примется трещать о том, как ей не повезло, что Аржанов увидел ее неприбранной, что, слава Богу, Алена нашлась до возвращения Фрица, который появится не нынче завтра, а Маланья будет смотреть обвиняюще и презрительно, а впереди Алену ждет встреча с Аржановым, в котором она с первого взгляда узнает…
Но тут память наконец вполне пробудилась и с такой стремительностью развернула перед Аленою свой вдоль и поперек исписанный свиток, что у той пуще прежнего заплясало все перед глазами, и она опустила веки со слабым, болезненным стоном.
Что-то зашелестело рядом – будто бы чьи-то шаги, а потом раздался Катюшкин грозный шепот:
– Куда это ты?!
– Так ведь проснулась же Аринушка, – пролепетала Маланья не без робости. – A барин молодой и сам граф сказывали, чтоб непременно позвали их, когда она очнется.
– А кто тебе сказал, что она очнулась? – воинственно прошипела Катюшка.
– Так ведь глаза… – заикнулась Маланья, однако тут же была прервана:
– Что – глаза? Они закрыты, аль не видишь? По-прежнему Алена – Алена, запомни, никакая не Аринушка! – в беспамятстве. Верно, она только начала в себя приходить, да сызнова и обмерла. Зачем же, скажи на милость, беспокоить попусту Егора Петровича и его сиятельство?
– Правда что, – задумчиво пробормотала Маланья после некоторого колебания, – незачем, выходит!
Шаги ее снова приблизились, однако Катюшка шепнула:
– Ты, Малашенька, принесла бы мне сбитеньку горяченького, а то зазябла я что-то, да в горле пересохло. Принесешь?
– Конечно, барыня, Катерина Ивановна, как велите! – покорно откликнулась Маланья, и скоро легонький стук двери обозначил ее уход.
В то же мгновение Катюшкины руки бесцеремонно тряхнули Алену, а голос нетерпеливо позвал:
– Hу просыпайся, просыпайся же, соня! Довольно притворяться!
Алена покорно разомкнула веки – и не могла не улыбнуться, увидев близко над собою румяное, цветущее, обрамленное пышными локонами Катюшкино лицо.
– Я и не притворяюсь. Просто подумала, что ты мне пригрезилась.
Губы и язык повиновались ей так неохотно, словно вовсе отвыкли шевелиться.
– Ох, руки бы Лёньке оторвать, – пробормотала Катюшка. – Вишь, язык-то у тебя заплетается – чуток он тебя до смерти не уморил! Мы уж думали… – Она отмахнулась, усмехнулась – и крепко обняла Алену своими теплыми душистыми руками, расцеловала, по обыкновению чмокая воздух около щек, чтобы не перепачкать лицо подруги помадою. – Но до чего же я рада, рада видеть тебя живой! Кажется, никогда в жизни я так ничему не радовалась!
– Да я тоже счастлива, – пролепетала Алена, чувствуя, как защипало глаза. – Но скажи на милость: ты и правда здесь? Не снишься?
