«У охотничьих народов кости представляют первоисточник жизни как человека, так и животного, источник, из которого воспроизводится вид.
Именно поэтому кости пойманной дичи не ломают, а заботливо собирают и, согласно обычаю, хоронят, складывают на помостах или на деревьях, бросают в море и т. д.
[188] С данной точки зрения, погребение животных осуществляется точно таким же образом, как и людей (Uno Harva, Die religiösen vorstellungen der altaischen völker, Helsinki, 1938, p. 440–441), поскольку как у одних, так и у других «душа» пребывает в костях, и посему можно надеяться на воскрешение существ из их костей.
Скелет, представленный на шаманском наряде, обобщает и воспроизводит драму посвящения, то есть смерти и воскрешения. Неважно, считается ли он изображением человеческого скелета или животного: в обоих случаях речь идёт о субстанции-жизни, первичной материи, сохранённой мифическими предками. Человеческий скелет определённым образом представляет архетип шамана, поскольку считается, что он символизирует семью, в которой по очереди родились предки-шаманы. (Между прочим, семейные корни обозначаются словом «кость»: говорится «о кости N» в значении «потомок N»)…
Веру в то, что убитое животное может возродиться из костей, мы встречаем не только в Сибири. Фрэзер зафиксировал несколько американских примеров. Согласно Фробениусу, этот мифоритуальный мотив ещё жив у арандов, племён из глубинки Южной Америки, африканских хамитов и бушменов. Фридрих дополнил и объединил африканские факты, справедливо считая их выражением пастушеской духовности. Сей мифоритуальный комплекс сохранился, впрочем, и в более развитых культурах, в самом сердце религиозной традиции или в форме сказок…
[189]
