В одном дополнительном комментарии к небольшому исследованию, посвящённому богу Пану, каковое было опубликовано в первом выпуске этого журнала, я просто отметил, что Мид не ведает, что такое Гнозис. В самом деле, хотя я не знаком со всеми работами сего автора по данному вопросу, даже если бы я проштудировал их вполне, оное не прибавило бы мне знания в указанной области. На протяжении всего текста автор не продемонстрировал мне ни единым словом, что он знает, о чём пишет. Я просто отметил этот момент путём ясных и логичных рассуждений. «Ультра», в том же выпуске, в котором они посмеялись над моей непритязательной критикой, поместили статью Мида, посвящённую теме Инициации, каковая только подтверждает мои выводы и доказывает, что сей английский автор не понимает также и подлинного значения слова «инициация», кое происходит от inire, то есть «войти». Очевидно, что за этим словом должно следовать название места, в которое вступают, locum, или указание на него. Каково данное место, или чем оно было? Автор перепрыгивает от одной идеи к другой, и все упоминаемые идеи просто соответствуют моде. «Я считаю, – говорит он, – что в ходе нашего развития мастер проявляется у нас внутри». Это не имеет отношения к бытию инициатом или достижению состояния адепта, но относится к обретению святости, что есть относительный феномен, соответствующий эволюционистской и религиозной идее мистической души, каковая лишь служит пользе измышлений о том, что будто бы человеческая душа есть вечная реальность, а не временной этап, относящийся к одной конкретной жизни. Таким образом, Мид не понимает ни что такое Гнозис, ни что такое Инициация, каковые суть родные брат и сестра.
Инициация, Гнозис, алхимическая тайна – вот змей, с которым всегда боролось Христианство, начиная с того момента, как над инициатическим жречеством взяла верх разная философствующая шваль, в чём Юлиан Апостат видел триумф невежественного большинства над знанием. Позднее в католическую литургию были введены и заняли своё место некоторые элементы инициатического происхождения (причастие, месса, помазание), были предприняты различные попытки реформации, а также выступления против церковной системы со стороны отдельных инициатив, поскольку ни один из великих мистиков, основавших Христианство, не был инициирован в подлинном смысле этого латинского термина.
Иисус Христос, если вы захотите снять с него божественную маску и рассмотреть его как объект христианской легенды, не является инициатом. Именно поэтому последователи апостолов выступали против гностиков и измышляли о них самую циничную ложь; однако та путаница, которую внесли современные авторы, используя термины «христиане-гностики», «гностическая церковь» и другие подобные, только ещё более сгущает туман, скрывающий подлинную природу Гностицизма. Сия природа изначально была инициатической и основывалась на идее «магической реализации», как это принято говорить сегодня. Гностики никогда не были христианами, точно так же, как республиканцы ни при каких обстоятельствах не могут быть монархистами.
Что касается специфического характера Христианства, то он плебейский и вульгарный в высшей степени, и даже Синагога, имеющая претензии на Знание, выступила против него; тем не менее, однако, мистический сброд одержал верх, и вся история Христианства вплоть до Пия X служит доказательством тому, что оно пребывало в неведении относительно своих истоков. Во всей религиозной критике, которая находит цивилизованный мир, каким он является нам сегодня, достаточно совершенным, говорится, что всё доброе происходит из идеи и деяний Христианства; это глубокое заблуждение, поскольку западный мир ещё за два века до Понтия Пилата был уже христианизирован в моральном отношении; Христос ещё не родился тогда в своём гроте с астрономическими символами Тельца и Овна.
Грандиозная моральная идея, содержащаяся в учении греческих и нео-александрийских философов, позднее конституированная Христианством в форме церкви, всегда встречала мощное сопротивление, и тем более в связи с тем, что современная цивилизация является дочерью Христианства, каковое не желало такого ребёнка и растёрло бы его в пыль, если бы только могло.
Должен признаться, что всё, известное мне о Гнозисе и Инициации, воспринято и понимается мной на латинский лад, и ту небольшую долю ясности, какую мне было бы по силам внести в этот вопрос, я, к сожалению, не могу распространить среди тех, кто игнорирует данный факт; я всего лишь язычник и сторонник язычества, и делю мир на обывателей и мудрецов. Мудрецы могут воспользоваться сей малостью, чтобы защитить себя от обывателей и пошляков, которых мои предки символически изобразили в виде собаки, посаженной на цепь у входа в фамильный замок, и снабдили надписью: «Остерегайся собак!», ибо они лают, кусаются и рвут на части.
[306]
Тот факт, что я единственный среди вас не являюсь членом Братства (внешнего круга),
[307] ставит меня в исключительное положение и даёт свободу высказываний и суждений, а также право замалчивать свои идеи или выражать их. И я хочу сказать, что ошибка моих современников, которые алхимизируют оккультную философию, христианизируя и демократизируя Науку, заключается в желании сделать общим – в смысле примитивного христианского коммунизма – всё, что они узнали от других, под эгидой того идиотского поверья, будто мудрость должна быть достоянием каждого. Я же, напротив, убеждён, что та мудрость, коя представляет для меня интерес, является уделом немногих, которые с её помощью могут управлять стоящими ниже их: именно по данной причине маг-царь – это не тот маг, каковой превратился в слугу благодаря любопытствующим и зевакам.
На указанных основаниях я совершенно не согласен с доктором Креммерцем, хотя нас связывает искренняя симпатия и общность интересов. Подтверждением его заблуждения служат те затруднения, страдания и неприятности, которые он испытал в 1897 году, когда начал писать на несовременные темы и обращаться к тем, кто ниже его, как к братьям – в смысле, каковой вкладывал в это слово Франциск Ассизский. Символом инициации выступает египетский Сфинкс, с женской головой и хищными лапами льва, цель которых – охранять. Все теперь желают получить знание, не жертвуя ради него ничем – ни своей шкурой, ни социальным благополучием; такое отношение противоречит законам природы. Что бы мне сказал какой-нибудь богатый государственный деятель, тридцать лет посвятивший службе, если бы я с порога попросил его отдать мне все деньги, супругу и заработанную за тридцать лет пенсию? Думаю, он бы ответил, что у меня нет никакого права отбирать достояние других. И если существует такое право хранить своё достояние, почему я должен раздавать направо и налево то немногое, что имею? Иными словами, в этом отношении я стою на позициях наиболее крайнего абсолютизма, по каковой причине впредь воздержусь от каких-либо публикаций в упомянутом журнале… а также, пожалуй, от чтения произведений господина Уильяма Мида.
[308]
