— Но почему, — спросил я Эразмо, — ты копируешь иноземную новинку? Ведь у белых людей наверняка есть собственные мастера, делающие гитары.
— Есть, — горделиво сказал он, — но не такие искусные, как мы. Падре и его помощник так хорошо обучили нас ремеслу, что, как он говорит, теперь наши мекауиуитин даже лучше тех, что были привезены из Старой Испании.
— Мы? — переспросил я. — Значит, ты не единственный, кто делает гитары?
— Конечно нет. Здесь в Сан-Маркос Чурицио каждое поселение совершенствуется в каком-либо одном ремесле или искусстве. Так, в нашей деревне изготавливают музыкальные инструменты, тогда как в других делают лаковые подносы и ширмы, медную посуду и так далее.
— Но почему? — только и смог сказать я, ибо никогда в жизни не слышал, чтобы жители какого-либо поселения посвящали себя изготовлению лишь чего-то одного и ничем другим не занимались.
— Сходи поговори с падре Васко, — предложил Эразмо. — Он будет очень рад рассказать тебе об устройстве нашей Утопии и всех её особенностях.
— Обязательно схожу. Спасибо, куатль Эразмо, и микспанцинко.
Вместо того чтобы сказать на прощание «ксимопантоли», он промолвил: «Бог тебе в помощь», — и добродушно добавил:
— Заходи ещё, куатль Хуан. Я надеюсь когда-нибудь научиться не только делать эти штуковины, но и играть на них.
Я побрёл на запад, но по дороге остановился в безлюдном местечке и свернул в кусты, чтобы поменять накидку и набедренную повязку на рубашку, брюки и сапоги, которые я нёс в своей торбе. Таким образом, в Санта-Крус Пацкуаро я прибыл одетым по-испански и, расспросив дорогу, был направлен к сложенной из саманного кирпича церквушке с пристроенным к ней домом священника. Навстречу мне вышел сам падре. В его облике не было и намёка на высокомерие и неприступность, характерные для многих христианских клириков. Вдобавок одет он был не в чёрные одеяния, а в штаны и крепкую, плотную, пропотевшую от физического труда рубаху.
Набравшись смелости, я по-испански представился ему как Хуан Британико, мирской помощник брата Алонсо де Молины, нотариуса кафедрального собора епископа де Сумарраги, и сказал, что по поручению своего патрона Алонсо якобы посещаю церковные миссии в удалённых краях, собирая сведения о достигнутых ими успехах.
— О, сын мой, думаю, что о наших делах ты сможешь дать самый благоприятный отчёт, — сказал падре. — И мне приятно слышать, что Алонсо по-прежнему ревностно трудится на благо Матери Церкви. Я с большой любовью вспоминаю этого юношу.
Таким образом моя выдумка была без всяких вопросов и уточнений принята добрым пастырем на веру. Причём, как я понял, это был действительно добрый пастырь. Высокий, худощавый, падре Васко де Куирога имел весьма строгий вид, однако на самом деле оказался человеком в высшей степени доброжелательным. Будучи немолод, он уже облысел и не нуждался в тонзуре, но был ещё достаточно крепок и деятелен. Об этом, в частности, свидетельствовала рабочая одежда, за которую он смиренно извинился.
— Чтобы приветствовать посланца епископа, мне следовало бы сообразно сану облачиться в рясу, но сегодня я помогаю братьям строить позади дома свинарник...
— Я помешал тебе?
— Нет, нет, нет. Напротив, я очень рад сделать передышку. Присядь, сын Хуан. Я вижу, что одежды твои запылились в дороге. У тебя, наверное, в горле пересохло.
Он позвал кого-то, находившегося в соседней комнате, и попросил принести нам вина.
— Садись, садись, мой мальчик. И поведай мне, много ли ты видел из того, что Господь помог свершить нам в здешних окрестностях?
— Совсем немного. Я поговорил с Эразмо Мартиром. Знаете его?
— Как же, как же! Все наши мастера, делающие гитары, весьма умелы, но Эразмо едва ли не самый искусный из всех. И к тому же добрый, благочестивый христианин. А теперь скажи мне вот что, Хуан Британико. Раз уж ты назван в честь английского святого, может быть, ты знаком и с блаженной памяти покойным доном Томасом Мором, также англичанином?
— Нет, падре. Но — прости — я думал, что в Англии живут белые люди, а не чернокожие.
— Так оно и есть. А, понятно, тебя смутило, что этого человека зовут Мор, ведь так по-испански называют мавра. Нет, сын мой, его имя не указывает ни на расу, ни на цвет кожи. Совсем недавно Томас Мор был убит, убит несправедливо и подло, ибо единственным его преступлением было христианское благочестие. Король Англии, каковой является одиозным и презренным еретиком, предал его смертной казни. В общем, если ты не слышал о доне Томасе, то, скорее всего, не знаешь и о его прославленной книге — «De optimo rei publici statu...»
[6]
— Нет, падре, не знаю.
— Или об Утопии, которую он описывает в этой книге?
— Нет, падре, про неё я тоже ничего не знаю, за исключением того, что слышал это слово от мастера Эразмо.
— Так вот, Утопия — это то, что мы пытаемся создать здесь, на берегах этого райского озера. Я жалею только об одном, что не взялся за это годы тому назад. Но я стал священником не так давно.
Вошёл молодой брат, который принёс две красивые, покрытые изысканной резьбой и лаком чаши — очевидно, изделия пуремпеча. Он вручил их нам, и я с удовольствием пригубил прохладного вина.
— Большую часть своей жизни, — продолжил падре сокрушённым тоном, — я был судьёй, человеком юридической профессии. А должен тебе сказать, молодой Хуан, что работа законника — продажное, порочное и отвратительное занятие. В конце концов, благодарение Господу, я осознал, насколько низко пал в результате этой деятельности и какой опасности подвергалась моя бессмертная душа. Тогда-то я и сорвал с себя опостылевшую судейскую мантию, принял святой обет и облачился в рясу. — Помолчав, он рассмеялся: — Конечно, многие из моих былых противников по судейским процессам не преминули вспомнить старую поговорку: «Нагtóse el gato de carne, у luego se hizo fraile».
Я прикинул в уме, как можно перевести эту фразу. Получилось что-то вроде: «Сначала кот ворует мясо, а глядь — на нём уже и ряса».
— Утопия, описанная Томасом Мором, — продолжил падре Васко, — должна была стать идеальным обществом, жители которого будут жить в идеальных условиях. Там будет покончено со всеми видами зла, взращёнными человечеством — бедностью, голодом, унижениями, преступностью, грехами и войнами.
Я промолчал, но подумал, что даже в идеальном обществе могут найтись люди, которые захотят сохранить за собой право наслаждаться грехом или воевать.
— Вот я и заселил этот прекрасный уголок Новой Галисии семьями переселенцев. Кроме наставления в догматах христианства мы с братьями учим их пользоваться европейскими инструментами и применять самые современные методы земледелия и скотоводства, а во всём прочем стараемся как можно меньше командовать и вообще вмешиваться в жизнь индейцев. Правда, наш брат Августин научил их делать гитары. К тому же мы отыскали престарелых мужчин пуремпеча и сумели уговорить их забыть о прежнем соперничестве и обучить поселенцев исконным ремёслам своего племени. Теперь каждая деревня совершенствуется в одном из этих искусств — гончарном, ткацком, работе по дереву и так далее — в самых лучших традициях пуремпеча. Ну а те поселенцы, которые неспособны научиться какому-нибудь ремеслу, вносят вклад в процветание Утопии, занимаясь земледелием, рыбной ловлей, разведением свиней, коз, кур и тому подобным.
