Спор
Спор – это усилия по убеждению путем приведения доводов. Еще со времен панегирика Афинам Перикла этот способ принятия решений был тесно связан с демократической политикой:
Одним и тем же лицам можно у нас и заботиться о своих домашних делах, и заниматься делами государственными, да и прочим гражданам, отдавшимся другим делам, не чуждо понимание дел государственных. Только мы одни считаем не свободным от занятий и трудов, но бесполезным того, кто вовсе не участвует в государственной деятельности. Мы сами обсуждаем наши действия или стараемся правильно ценить их, не считая речей чем-то вредным для дела; больше вреда, по нашему мнению, происходит от того, если приступать к исполнению необходимого дела без предварительного обсуждения его в речи.
Связь между институтом публичных дебатов и «мудрыми действиями» может быть не совсем прямой. Часто главный эффект публичности – исключение открытых апелляций к корысти. В публичных дебатах оратор, заявляющий, что «мы должны сделать это, потому что это хорошо для меня», никого не убедит и, более того, будет подвергнут неформальным санкциям и остракизму, которые сделают его менее эффективным в будущем. Обстоятельства публичности вынуждают даже тех, кто руководствуется только собственным интересом, представлять предлагаемые меры в качестве мотивированных более объективными ценностями. Такое искажение предпочтений отличается от процесса трансмутации (см. главу IV) точно так же, как обман отличается от самообмана. Только на этот раз выдавать свои мотивы за разумный довод заставляет сам интерес говорящего, а не его потребность в самоуважении. Личный интерес делает искажение трудноуловимым при отстаивании в категориях справедливости политики, которая несколько отклоняется (но не слишком сильно) от той, что идеально с ним совпадает. Искажение может, в действительности, выйти боком, если оно слишком очевидно. Следовательно, потребность скрыть свои фундаментальные интересы может вызвать перемену в политических предпочтениях через то, что мы называем «цивилизующей силой лицемерия».
Во многих обществах в качестве избирательного ценза использовалась собственность. Безусловно, в защиту данного принципа можно выдвинуть некие доводы, доказывающие его справедливость. На Конституционном конвенте Мэдисон утверждал, что строгие ограничения, касавшиеся собственности сенаторов, не столько защищали привилегированный класс от народа, сколько народ от самого себя. Но как уже отмечалось, в этот доводе есть нечто подозрительное, слишком уж он совпадает с интересами богачей. Тогда, возможно, полезно будет обратиться к грамотности как объективному критерию, который находится в значительной, но не полной корреляции с собственностью. На разных стадиях американской истории грамотность также служила легитимирующим заместителем для целей, в которых боялись признаться открыто, как, например, для желания не пускать в политику негров или католиков. Американское иммиграционное законодательство также всегда использовало грамотность в качестве субститута критерия, о котором нельзя было заявить публично. Предложения поставить заслон иммигрантам посредством тестирования их на знание родного языка обычно оправдывали как способ отбора на основании личных достоинств, повсеместно принятой, но предвзятой процедуры. Однако в действительности радетели грамотности руководствовались предрассудками или групповым интересом. Аристократы-нативисты
[302] стремились отсечь, как правило, неграмотных иммигрантов из Центральной и Юго-Восточной Европы. Рабочий класс боялся, что приток неквалифицированной рабочей силы может вызвать снижение уровня оплаты труда.
Естественно, было бы ошибкой считать, что спор всегда может быть редуцирован к более или менее тонким способам отстаивания собственных интересов. Если бы это было так, то искажение не потребовалось бы, так как некого стало бы обманывать
[303]. Если собеседники мотивированы искренним желанием защищать общественное благо, обсуждения и дебаты могут изменить их убеждения, что приведет к смене политических предпочтений. Вероятность этого особенно высока, если различные члены группы имеют доступ к разной информации, тем самым они могут улучшить качество своих решений, объединив информацию, которой располагает каждый
[304]. Если орган представительский, важно отбирать делегатов из самой разной среды. При выборе представителей в общенациональную ассамблею это соображение говорит в пользу пропорционального голосования с низким порогом или без порога вообще
[305]. Можно также потребовать, чтобы представители избирательного округа являлись его жителями.
Люди также участвуют в спорах, хотя, вероятно, реже, о фундаментальных предпочтениях и меняют их в результате дискуссий. Зачастую это изменение происходит посредством выявления скрытых аналогий между отдельными событиями или демонстрации внешних сходств. Многие люди, к примеру, выступают против обязательного использования «органов умерших доноров» для трансплантации. Они полагают, что, если у семьи покойного имеются против этого возражения религиозного свойства, их следует уважать. В ответ на это можно указать на обязательное проведение вскрытия в случае вызывающей подозрения смерти, даже если эта процедура противоречит религиозным чувствам семьи. Если эти навязываемые меры принимаются для определения причины смерти, то есть основания утверждать, что они должны быть приемлемы и в целях спасения жизни. Изменения могут также произойти, когда обнаруживается противоречие общего принципа догадкам, касающимся частных эпизодов. Человек может согласиться с обязательным использованием органов умершего на утилитаристских основаниях, но воспротивится оправданности убийства одного произвольно выбранного человека с целью использования его сердца, почек, легких и печени для спасения пяти чужих жизней
[306]. В результате первоначальный неопределенный утилитаризм может быть пересмотрен с учетом неконсеквенциалистских ценностей (см. главу IV).
