Имеем ли мы дело с наукой? Позвольте сначала рассмотреть критерий 1. Мы можем считать само собой разумеющимся, что моделирование корректно в том смысле, что выводы следуют из предпосылок. Истинны ли выводы? Прежде чем обратиться к этому вопросу, я хочу заметить, что неясно, всегда ли те, кто их делает, хотят, чтобы они были истинными, то есть соответствовали реальному миру. Скорее иногда они представляют собой своего рода социальный вымысел – анализ действия и взаимодействия идеально рациональных агентов, которые никогда не существовали и не будут существовать. Анализ постоянно совершенствующихся форм стратегического равновесия, к примеру, едва ли мотивирован желанием объяснить или предсказать поведение реальных индивидов. Скорее он руководствуется эстетическими мотивами. Двое из наиболее опытных теоретиков равновесия, Рейнхард Зелтен (Reinhart Selten) и Ариэль Рубинштейн (Ariel Rubinstein), дали ясно понять: они не считают, что их модели могут что-то сказать о реальном мире. Обращаясь к вопросам реальности, они пользуются некоторой разновидностью бихевиоральной экономики или ограниченной рациональности. Другой пример: теория социального выбора – аксиоматическое изучение механизмов голосования в какой-то момент стало настолько математически изощренным и до такой степени утратило связь со всяким изучением реальной политики, что один из самых авторитетных журналов в области экономики «Эконометрика» ввел мораторий на публикацию статей по этой теме.
Интересный вопрос для психологии и социологии науки: сколько людей являются тайными адептами такой «научно-экономической фантастики», скрывая от себя или от других тот факт, что заняты именно этим. Придумывание хитроумных математических моделей – весьма доходное занятие, но за исключением людей, подобных Зелтену и Рубинштейну, оплачиваемое, только если такую деятельность можно посчитать еще и релевантной; отсюда возникают стимулы для обмана и самообмана. В такой постановке вопрос может показаться неуместным в академическом дискурсе, однако я не понимаю почему. Иногда наступает момент, когда нужно отбросить академический политес – к такому же утверждению приходит Джон Стюарт Милль в своем эссе «О свободе», которое с момента своего выхода в свет считалось библией в вопросе интеллектуальной свободы. Я уже отказался от любых претензий на вежливость по отношению к «мягкой» социальной науке и не вижу причины как-то иначе обращаться с жестким обскурантизмом.
У меня нет прямых свидетельств обмана или самообмана, так что мне придется пойти другим путем. Я попытаюсь показать, что то, чем занимаются поклонники рационального выбора, часто настолько далеко от действительности, что их заявления о том, что они имеют дело с реальным миром, невозможно принимать всерьез. Рискуя повторить то, о чем я говорил в предыдущих главах, я хочу резюмировать свои доводы в 10 пунктах.
1. Многие модели приписывают агентам мотивации, которых, как можно продемонстрировать, у них нет. Одним из примеров может служить общераспространенное допущение экспоненциального дисконтирования во времени.
2. Некоторые модели приписывают агентам мотивации, относительно которых не предложено никаких доказательств, – например, частная форма функции полезности. Конечно, можно использовать функцию для доказательства теорем вероятности («рациональный потребитель с убывающей предельной полезностью может сделать Х»), но только не в подтверждение фактов, связанных с реальным миром. Во многих случаях необходимо также доказывать, а не просто принимать в качестве допущения эгоистичность агентов.
3. Большинство моделей игнорирует достижения в понимании выбора, связанные с теорией перспектив. Поскольку последняя формулируется в категориях приобретений или потерь по отношению к заданной базовой линии, она не анализирует поведение с точки зрения максимизации объективной функции, определенной на множестве исходов. Формат максимизации может быть настоятельно необходим для математических выкладок, но к реальному поведению он не имеет никакого отношения.
4. Некоторые модели приписывают агентам способности, которыми те могут обладать, не используя их. Например, вовсе не обязательно, что они будут спонтанно применять обратную индукцию, требующуюся во многих важных случаях.
5. Многие модели приписывают агентам способности, которыми те, как можно показать, не обладают. Этот пункт настолько тривиален, что едва не обескураживает: как экономист может предполагать, что агент способен произвести расчеты, которыми сам экономист заполняет многие страницы глубоко технических приложений? Велико искушение воскликнуть: «Эй! Опустись на землю!»
6. Многие модели приписывают намерения на основании объективного интереса агента в отдельной ситуации, не задаваясь вопросом о том, не могут ли здесь действовать другие мотивации: эмоции или социальные нормы. Попытка объяснить поведение в неспокойных или конфликтных ситуациях, таких как революции, приписыванием агентам рационального долгосрочно-эгоистического мотива (редуцированного к настоящей величине экспоненциальным дисконтированием), выглядит почти смехотворно неадекватной. Другие модели приписывают намерения на основании реальных исходов, пренебрегая тем самым возможностью ошибки в расчетах и просчитанными рисками.
7. Многие модели не учитывают тумана неопределенности, который окружает большинство важных решений, особенно когда значимые последствия наступят в далеком будущем. Попытки преодолеть эту проблему с помощью приписывания исходам субъективных вероятностей зачастую произвольны, как, например, когда ученые апеллируют к принципу недостаточного основания для установления равномерного разброса вероятностей.
8. Некоторые модели рассматривают коллективы (классы или государства), как если бы они были отдельными агентами, оставляя без внимания (в случае классов) проблему «безбилетника» или (в случае государств) структуру коллективного принятия решений.
9. Некоторые модели предполагают, что отклонения от рациональности либо (1) временные, либо (2) взаимоустраняются при накапливании. Что касается первых, временные отклонения могут влечь за собой длительные результаты в ситуации со структурой «ловушки для дураков». Что касается вторых, бихевиоральная экономика показала, что, поскольку многие отступления носят систематический, а не разовый характер, нет оснований ожидать, что при накапливании они исчезнут. Примером может служить «головоломка премии за приобретение акций».
10. Многие модели довольствуются тем, что объясняют поведение, предполагая, что в игре есть равновесие, при этом не делают следующий шаг, чтобы показать, почему в ситуациях с множеством точек равновесия именно эта конкретная реализуется. Более того, они редко задумываются о том, не изменяется ли мир так быстро, что равновесие не успевает установиться.
Я упоминал некоторые типичные ответы на эти возражения. Один – ссылка на герменевтическую проблему установления мотиваций некруговым способом. Я соглашусь с тем, что это серьезная трудность, но она не является непреодолимой, и даже если бы была таковой, это не оправдывало бы необоснованное приписывание мотиваций. Другая предлагает заменить действительную рациональность (реальных, живых агентов) на «как бы рациональность» (as-if rationality). Я утверждал, что эта стратегия может сработать, только если удовлетворены оба условия. С одной стороны, можно указать на механизм, способный имитировать рациональность вплоть до приложений с математическими расчетами. Проблема в том, что никто не придумал такого механизма. Апелляции к отбору – не более чем размахивание руками, учитывая огромное расхождение между грубыми и несовершенными механизмами социального отбора и сверхизощренными процессами мышления, приписываемыми агентам. С другой стороны, можно указать на предсказания, которые настолько точны, что мы вынуждены принять теорию, хотя и не понимаем в точности, как она работает. Проблема в том, что социальные науки не дают предсказаний, сколь бы то ни было близких к этому статусу.
