После 1945 года норвежский писатель Кнут Гамсун, сотрудничавший во время войны с нацистами, проходил психиатрическое обследование для того, чтобы определить, может ли он предстать перед судом (в тот момент ему было 86 лет). Когда профессор психиатрии попросил его описать свои самые характерные черты, Гамсун ответил следующее:
В период так называемого натурализма Золя и компания писали о людях с характерными чертами. Психологические нюансы были им ни к чему. У людей была одна доминирующая способность, которая управляла их действиями. Достоевский и другие научили нас несколько иному. Я с самого начала думал, что в моих произведениях нет ни одного персонажа с одной преобладающей способностью. Все они без так называемого характера – они противоречивы и фрагментированы, не плохие и не хорошие, одновременно и те и другие. Они полны нюансов, их сознание и поступки изменчивы. И, без сомнения, я сам такой же. Очень возможно, что я агрессивен и что у меня есть некоторые черты из тех, что указал профессор, – ранимость, подозрительность, эгоизм, благородство, ревность, праведность, логика, чувствительность, холодность. Это все черты, свойственные человеку, и я не могу сказать, что какая-то из них во мне преобладает.
В главе XIV я коснусь темы характера или его отсутствия в художественной литературе. Здесь я замечу, что Гамсун не ссылается на возможность, что он, например, может быть последовательно благородным в одной ситуации и последовательно эгоистичным в другой. Перейдем теперь к этому вопросу.
Сила обстоятельств
Безрассудное отношение к деньгам и преданность музыке, общительность за обедом или исследовательская добросовестность, конечно, являются чертами характера. Но это ситуативные и локальные черты (local traits), а не существенные личностные особенности, проявляющиеся всегда и в любых обстоятельствах. В противоположность фолк-психологии, систематические исследования показывают, что уровень кроссситуационного постоянства для черт характера очень низок. Хотя корреляции существуют, обычно они столь незначительны, что их нельзя различить «невооруженным глазом». Психопаты могут регулярно демонстрировать безрассудное поведение
[153], а Катон Младший мог неизменно вести себя героически, но от большинства индивидов, которые не относятся к этим крайностям, трудно ожидать такого постоянства. Более радикальное представление фолк-психологии о сочетании всех добродетелей не было тщательно обосновано, возможно, в силу очевидного неправдоподобия. И все же оно оказывает некоторое воздействие на умы, что проявляется в доверии, с которым мы относимся к докторам, обладающим большим врачебным тактом. В классической Античности широкого распространения достигла идея о том, что мастерство в одной области было безошибочным признаком или индикатором превосходства в других. Психологи называют это эффектом ореола (гало-эффектом).
Таким образом, причины поведения часто усматривают в ситуации, а не в человеке. Рассмотрим факт, что некоторые немцы шли на риск, чтобы спасти евреев от нацистского режима. Сторонники теории характера предположили бы, что оказывавшие помощь обладали альтруистическим типом характера, к которому не принадлежали те, кто евреев не спасал. Однако, как выясняется, наибольшей объясняющей силой обладает ситуационный факт обращения или необращения с просьбой о спасении кого-либо. Каузальная связь возникает двумя путями. С одной стороны, лишь благодаря обращению человек может получить информацию о том, что он должен выступить в роли спасителя; с другой – ситуация личного вопрошания может побудить человека согласиться только потому, что он будет испытывать стыд при отказе
[154]. Первое объяснение предполагает альтруизм, но отрицает, что его достаточно для объяснения поведения; второе отрицает альтруизм и замещает социальные нормы моральными обязательствами. В обоих случаях тех, кто спасал, от тех, кто этого не делал, отличает ситуация, в которой они оказались, а не их индивидуальные черты.
Дело Китти Дженовезе – еще один пример из реальной жизни, подтверждающий власть обстоятельств. Бездействие не должно подводить нас к выводу о том, что все свидетели убийства были бессердечны и безучастны к человеческим страданиям. Возможно, многие из них думали, что кто-то другой вызовет полицию, или что, если никто не вызывает, дело не столь серьезное, как кажется («Вероятно, всего лишь домашняя ссора»), или что бездействие остальных свидетельствует о небезопасности вмешательства
[155]. Такого рода рассуждение тем достовернее, чем больше число случайных свидетелей. Так, в одном эксперименте подсадное лицо симулировало по домофону эпилептический припадок. Когда испытуемые полагали, что это слышат только они одни, то 85 % оказывали помощь. Если они считали, что есть еще один свидетель, то вмешивались 62 %. Если полагали, что слышали еще 4 человека, то 31 %. В другом эксперименте вмешивались 70 % одиноких свидетелей и только 7 % из тех, кто находился рядом с безучастным подставным лицом. При двух наивных участниках жертва получала помощь только в 40 % случаев. Таким образом, с возрастанием количества свидетелей снижается вероятность не только вмешательства любого из них, но и того, что вмешаются хотя бы некоторые
[156]. Другими словами, размывание ответственности, вызванное присутствием других, происходило так быстро, что оно компенсировалось увеличением количества людей, которые могли потенциально вмешаться.
В другом эксперименте студентам, изучающим теологию, предлагали самостоятельно подготовиться, чтобы провести короткую беседу в соседнем здании. Половине предложили обсудить притчу о добром самаритянине, остальным дали более нейтральную тему. Одной группе велели поторопиться, так как люди в другом здании их уже ждут, а другой сказали, что у них много времени. По пути в другое здание испытуемым попадался человек, колотивший в дверь и явно находившийся в бедственном положении. Среди студентов, которым велели торопиться, только 10 % предложили помощь; в другой группе это сделали 63 %. Группа, которой велели подготовить беседу о добром самаритянине, не проявила большей склонности поступать по примеру этого самого самаритянина. Точно так же поведение студентов не коррелировало с ответами в анкете, целью которой было выяснить, в какой мере их интерес к религии связан с желанием обрести спасение души или помочь другим
[157]. Ситуационный фактор – спешка или ее отсутствие – обладает гораздо большей объяснительной силой, чем любой диспозиционный фактор.
