Аристотель писал: «Сказание [mûthos] […] должно быть [подражанием действию] единому и целому, а части событий должны быть так сложены, чтобы с перестановкой или изъятием одной из частей менялось бы и расстраивалось целое, ибо то, присутствие или отсутствие чего незаметно, не есть часть целого»
[216]. Мы можем прочесть этот пассаж как выражение эстетических идеалов полноты и экономии. Читатель имеет право считать, что автор дал ему всю информацию, необходимую, чтобы понимать развитие сюжета
[217]. И наоборот, читатель имеет право предполагать, что если автор сообщает о дожде, который шел в момент выхода героя из дому, то этот факт понадобится ему позднее; также он вправе рассчитывать, что произносимые героем речи должны что-нибудь говорить о самом персонаже или служить предпосылкой к действию других
[218].
Ранее я упоминал о том, что любой хороший сюжет обладает текучестью, используя в качестве примера поведение, вписывающееся в образ. Говоря более обобщенно, в хороших сюжетах не должно быть невероятных событий, случайностей и совпадений. В «Миддлмарч»
[219] встреча между Раффлзом и господином Балстродом (ключевой момент в развитии сюжета) настолько притянута за уши, что отвлекает от в остальном идеально-плавного течения романа. Разумеется, в книге должно быть место случайностям. Случайная смерть родственника может послужить отправной точкой или повлиять на развитие сюжета, равно как и гибель обоих родителей в одном несчастном случае. Но если сюжет требует, чтобы они погибли в разных несчастных случаях, достоверность снижается. Пришедшаяся кстати смерть супруга, позволяющая герою или героине вступить в брак с любимым человеком, тоже является признаком предосудительной авторской лени.
Но психология читателей не так легко согласуется с теорией вероятности. Предположим, перед автором стоит выбор – добраться из сюжетного пункта А в сюжетный пункт В за два шага или за шесть. Чтобы сузить задачу, предположим, что два шага потребуют введения событий, вероятность которых соответственно 0,9 и 0,2, тогда как каждое из шести событий может произойти с вероятностью 0,75. Если допустить, что события в каждой последовательности не зависят друг от друга, последовательность из двух шагов обладает большей вероятностью (0,18 против 0,178), но при этом последовательность из шести шагов будет обладать ценным качеством плавного течения. Общая убедительность сценария гораздо больше зависит от достоверности самых слабых звеньев, чем от их количества. Я полагаю, что автор должен уважать капризы читателей, поскольку это помешает ему воспользоваться легкими, но маловероятными совпадениями.
Однако даже у текущего вниз водного потока могут быть свои повороты и изгибы, прежде чем он спокойно доберется до моря. Если он лишен этого, наблюдение за его течением мало что дает. Следовательно, автор обязан заготовить необходимые сюрпризы для своих читателей и зрителей, а также препятствия для персонажей, чтобы поддерживать интерес публики. Набор таких стратегий слишком широк, чтобы его можно было анализировать или даже классифицировать. Некоторые из них тесно связаны с жанром. В театре (комедии, драме или трагедии) в распоряжении автора имеются разные средства. Если комедия, чтобы создать напряжение, часто полагается на недоразумения, драма, а еще больше трагедия могут полагаться на неведение. Как только недоразумение проясняется, наступает счастье. Когда же снимается покров неведения, происходит катастрофа. Романисты могут присоединять свой голос к голосам героев для усиления неопределенности, если только они умышленно не вводят читателей в заблуждение.
Теперь я могу определить, что я подразумеваю под правильной интерпретацией текста. Как я сказал в самом начале, это вопрос объяснения. Поскольку все объяснения каузальны (включая те, которые в качестве причин называют намерения) и причина должна предшествовать следствию, непосредственное восприятие произведения читательской аудиторией отношения к делу не имеет. В свою очередь сознательные восприятия могут быть частью объяснения. Авторский замысел – неединственное, что имеет значение среди причин, предшествующих произведению. На него могут оказать влияние бессознательные авторские установки. Так, на Жюля Верна, автора «Таинственного острова», могли повлиять как его антирасистский замысел, так и его расистские предубеждения. Однако для краткости ограничусь только сознательными намерениями.
Итак, работа по интерпретации литературного произведения утверждает соотносимость важных его особенностей с решениями, принятыми автором с целью увеличения эстетической ценности опыта, который некоторая специфическая читательская аудитория должна вынести из произведения. Отстаивая этот тезис, литературоведы должны действовать так же, как ученые из других областей. Они могут обращаться к черновикам, если таковые существуют, и к высказываниям автора по поводу своего творчества, например к стендалевским заметкам на полях. Они могут обращаться к другим произведениям того же автора, чтобы посмотреть, возникает ли там такая же модель авторских решений. Они могут ссылаться на современные автору произведения, чтобы выявить конвенции, которые позволяют отличить рамки, в которых делается выбор, от самого выбора. Они могут обращаться и к современным источникам, чтобы выявить читательские предпочтения, которые могли повлиять на автора.
В данном случае их подход ничем не отличается от метода других историков. Как и представители исторической науки, литературоведы и критики сталкиваются с проблемой конечности объема информации, поскольку эксперименты над прошлым невозможны. Как и другие историки, они могут минимизировать соблазн добычи данных, ограничившись треугольником старых источников, поиском новых и выяснением того, какие новые следствия можно извлечь при проверке интерпретаций фактами. Они могут отличаться от других историков тем, что их интерпретация часто (хотя и не всегда) идет рука об руку с оценочным суждением. Добился ли автор успеха в создании локального максимума эстетической ценности? Разумеется, есть авторы, которые не ставят перед собой такой цели. Их главной заботой могут быть только деньги или пропаганда – цели, к которым предъявляются иные требования с точки зрения рациональности. Но если достоверна гипотеза, что у автора были преимущественно эстетические претензии, имеет смысл спросить, как в случае с любой другой целью, насколько успешно он их оправдал.
