Другое дело, что в тот период писатель отправлял много «разводных» писем (я вновь обращаюсь к дипломатичному термину Томаша Лема). Они были сухие, хоть и очень злые. Станислав Бересь, который оказался одним из адресатов такого письма, не смог сдержать улыбку, читая, хотя это и было очень обидно для него
[488]. Такое же письмо получил от Лема в 1997 году даже знаменитый своим ангельским нравом профессор Ежи Яжембский, который в 1997 году получил стипендию в Гарварде. Лем решил, что раз Яжембский уезжает, то забросит писать свои гениальные послесловия для издающейся тогда серии «Собрания произведений»
[489]. Ничего подобного не произошло, но писатель по своему обычаю сперва рассердился, а только потом позволил второй стороне объяснить недоразумение. В таких ситуациях конфликт обычно смягчала Барбара Лем. Например, она говорила позвонить на их домашний номер в такой-то день во столько-то часов. Её муж тогда ответит на звонок и покончит с этим делом. Так случилось, например, с Бересем и Яжембским.
«Гедройц недавно написал в «Kulturа», как тяжела и грустна долговечность, потому что всё больше отмирает друзей человека и одиночество только растёт», – сказал Лем в интервью с Томашем Фиалковским в 2000 году, на пороге нового тысячелетия. С уверенностью он говорил о себе.
Последние годы Станислава и Барбары Лемов прекрасно увековечила на фотографиях Данута Венгель. Мы видим пару пожилых людей, которым хорошо у себя дома. В саду, о котором годами заботилась Барбара Лем, уже выросли большие деревья – Лемам этот сад стал целым миром. На выставке этих фото был Михал Зых, он рассказал о самой большой страсти своего дяди, которой было кормление птиц. Племянник привозил корма для птиц десятками килограммов – он заполнял огромными пакетами багажник до отказа и ехал к дяде с тётей. Лем умудрялся расходовать это всё за день, поскольку ничто не давало ему такого удовольствия, как сидеть на террасе дома и кормить птиц, которые стаями слетались к нему
[490].
С середины девяностых Лем уже не писал тексты своей рукой: он диктовал их Томашу либо Войцеху Земеку – секретарю, которого он взял на работу летом 1996 года. В этом смысле Лем как-то смирился с интернетом. На самом деле он не читал имейлы и не отвечал на них собственноручно, но ему можно было отправить вопрос и получить на него ответ.
На особых условиях он сотрудничал с «Tygodnik Powszechny» – изданием, с которым уже полвека его объединяли близкие связи. За контакты с Лемом отвечал в редакции Фиалковский, который еженедельно появлялся в кабинете писателя, чтобы записывать его фельетоны на кассетный диктофон.
9 февраля 2006 года Фиалковский записал последний фельетон Лема, названный «Голоса из Сети»
[491]. Как последний опубликованный текст писателя, он стал чем-то наподобие публичного завещания.
Лем отвечал в нём на вопросы русских интернет-пользователей, собранные на портале Inosmi.ru. Один из них звучал как: «Вы чувствуете себя поляком?» Все восемьдесят пять лет Лему задавали этот вопрос, не всегда с хорошими намерениями. В последние дни жизни он ответил на него просто: «А кем я должен себя чувствовать, бога ради?»
Вечером в тот же день он снова почувствовал себя плохо и поехал в больницу – в последний раз.
Самюэль Лем умер быстро, от инфаркта, на почте. Сабина Лем умирала целый 1979 год и умерла за три дня до восемьдесят седьмого дня рождения. Её сын ушёл подобным образом.
Томаш Лем вспоминает:
«Мы прощались несколько раз, но вплоть до того последнего раза всё наперекор судьбе заканчивалось счастливо. Сценарии всегда были подобны. Ночное падение с лестницы из-за инсулинового помрачения, падение в ванне из-за потери сознания и рассечение лба, внутреннее кровотечение, вызванное передозировкой обезболивающих лекарств после перелома ноги. Такие истории любят случаться в субботу вечером или ночью (отец ведь вставал в три часа утра). Порой необходимо было реанимирование во время транспортировки […].
Потому последняя поездка в больницу с болезнью почек и воспалением лёгких не отличалась особо от предыдущих, в некотором смысле эта госпитализация проходила даже спокойнее, так как отец самостоятельно сел в «Скорую», а бывало, что врачи заносили его в автомобиль с кислородной маской.
Его могила на краковском Сальваторском кладбище, вероятно, единственная без креста. Она напоминает мне своей формой книгу – а может, это лишь рефлекс, из-за которого любой прямоугольник, на котором виднеется надпись «СТАНИСЛАВ ЛЕМ», кажется мне книгой.
Но если это лишь книга, то её названием является латинское выражение, которое Лем сам выбрал для своей могилы: «FECI, QUOD POTUI, FACIANT MELIORA POTENTES». Таким образом книгу своей жизни он назвал так: «Я сделал всё, что смог. Пусть те, кто сможет, сделают лучше».
Библиография
Тексты Лема я цитирую в основном по серии «Произведения Станислава Лема», которая вышла в издательстве «Агора SA» в 2008–2010 годах
[492]. Важным исключением является трилогия «Неутраченное время», которую я цитирую по последнему изданию 1965 года.
Когда в книге я обращаюсь к интервью Береся или Фиалковского, то речь идёт, разумеется, о «Так говорил… Лем. Беседы со Станиславом Лемом» (Краков, «Wydawnictwo Literackie», 2002)
[493] и «Мир на краю. Со Станиславом Лемом разговаривает Томаш Фиалковский» (Краков: «Wydawnictwo Literackie», 2000; электронное издание: «Cyfrant», 2008). Если речь идёт о книге Береся, то с целью сравнения я проверял те же фрагменты в первом издании, опубликованном в 1987 году в «Wydawnictwo Literackie» как «Разговоры со Станиславом Лемом». Издания существенно отличаются – порой была произведена замена одних выражений на другие, что только подтверждает тезис, что игры Лема с обоими собеседниками не являются простыми оговорками, а представляют собой целенаправленно зашифрованные сообщения.
Лавры первенства в расшифровке Лема, безусловно, принадлежат Агнешке Гаевской. Её книга «Гибель и звёзды. Прошлое в прозе Станислава Лема» (польск. «Zagłada i gwiazdy. Przeszłość w prozie Stanisława Lema») (Познань: «Wydawnictwo Naukowe UAM», 2016) – это плод титанического, пионерского труда ради восстановления генеалогического древа всей семьи Лемов, военной и сразу послевоенной судьбы семьи (Гаевская, к примеру, узнала, что Северин Кахане – самая знаменитая жертва келецкого погрома 1946 года – был далёким родственником Лемов), раскрытия путаницы по поводу права собственности на львовскую недвижимость Лемов (в этой книге я упрощения ради пишу, что каменица на Браеровской принадлежала Самюэлю Лему, хотя это было несколько сложнее). Тот, кто интересуется этими темами, безусловно, должен обратиться к книге Гаевской.
