В феврале 1972 года Дик был приглашён как почётный гость на канадский конвент science fiction в Ванкувер. Он решил не возвращаться домой в Окленд, но в Ванкувере ему тоже некуда было ехать. Людям, которые пригласили его к себе домой, он быстро надоел – у него был нестандартный суточный распорядок, приступы страха или гнева, он приглашал гостей без ведома хозяев.
В марте он попытался покончить с собой. Потом начал лечиться от наркотической зависимости и, кажется, достаточно долго сохранял трезвость, но обезболивающее вещество, которое дали ему во время визита к стоматологу, привело к очередным галлюцинациям. В феврале и марте 1974 года они были особенно сильными.
Дик называл это «откровением 2-3-74». Он был убеждён, что с неба за ним постоянно наблюдает какое-то странное лицо. Он также считал, что до сих пор существует Римская империя, а он является христианином, преследуемым Нероном. Он утверждал, что находится в постоянном контакте с внеземным искусственным интеллектом, который назвал ВАЛИС.
Короче говоря, у Дика на тот момент были проблемы поважнее, чем переписка с Лемом, потому, вероятно, дело о его доносе обычно не упоминается в биографических текстах. Доносы в ФБР он писал на многих людей, с которыми встречался или переписывался, – все в равной степени являют собой сюрреалистическую ерунду (кроме коммунистической группировки под криптонимом «Л.Е.М», Дик открыл, например, международный заговор неонацистов, которые вынуждали его передавать кодированные сообщения в романах).
Самым важным для него было другое. После издания его романов высокими тиражами за железным занавесом его ожидали деньги. Его не интересовали идеи наподобие «поехать туда» и «потратить всё на месте», он хотел иметь доллары, которые выплатит своим кредиторам и за которые сможет купить наркотики.
Лем знал о зависимости Дика
[400]. Он относился к этому с врачебной толерантностью, потому что для врача наркомания – не грех, а болезнь. «Он больной и нуждается в наличке», – писал он Роттенштайнеру
[401]. Возможно, если бы американец напрямую задал вопрос, сможет ли он в Кракове достать какой-то товар, Лем бы ответил ему, что это вполне возможно – хотя бы через Ноэми Мадейскую, которая его самого угощала псилоцибином несколько лет назад. И всё разрешилось бы тогда менее драматично.
Из писем, которые кружили по схеме Лем-Дик-Роттенштайнер (мне известен только краковский источник – то есть то, что осталось в архиве Лема), выходит, что Дик изначально надеялся, что Лем войдёт с ним в сделку, при которой Дик заберёт долларовые гонорары за издание Лема в США, а Лем за это заберёт злотые, которые составляли гонорар Дика в ПНР
[402].
Такая транзакция, вероятно, привела бы Лема за решётку, потому что валютные операции без согласия министерства были в ПНР преступлением. Но даже если представить себе, что нечто подобное было бы возможно, Лем не хотел чего-то подобного. Доллары в ПНР были на вес золота. Их держали на чёрный день, потому что человек никогда не знал, когда понадобятся продукты питания, лекарства или автомобильные запчасти, которые можно купить только за валюту. В шестидесятые Лем регулярно покупал за доллары кокс для отопления дома – за злотые его нигде нельзя было достать.
Между 1972 и 1973 годами Лем терпеливо настаивал, что у Дика нет другого выхода, кроме как приехать в Польшу и забрать свой гонорар в злотых. Дик сначала серьёзно подумывал над этим предложением, безуспешно пытаясь понять, сколько злотых у него останется, если вычесть стоимость путешествия, и сколько это будет в долларах. Но на этот вопрос никто не брался отвечать – ни Лем, ни директор Курц. Гонорар писателя в ПНР зависел от тиража. Тираж зависел от распределения бумаги, потому – в конечном итоге – от решения министерства. Наперёд писатель мог получить только аванс, но большинство расчетов происходило после выхода книги (Лем многократно жаловался в письмах к друзьям, что из-за таких расчётов устроил не один скандал).
Дик не мог этого понять и не верил таким объяснениям. И это очевидно. Экономика ПНР не была понятна даже психически здоровому человеку в трезвом состоянии – не случайно на родине этого политического режима родилась пословица «Без водки не разберёшься»
[403]. Дик даже и без обычной паранойи имел право подозревать, что кто-то старается его обдурить.
Из писем Дика сразу видно, что их писал человек с эмоциональными проблемами. В марте 1973 года Лем предложил Дику, что «Wydawnictwo Literackie» может взять на себя все проблемы, связанные с покупкой билета (при условии, что перевозчиком будут польские авиалинии «Lot»)
[404]. Одновременно он отмечал, что всё зависит от того, позволяет ли совершать такие путешествия «состояние здоровья Дика», что может быть попыткой поднять тему наркотиков. Дик, вероятно, намёка не понял, так как ответил с преувеличенным откровением, свойственным людям в маниакальном состоянии, когда им все вокруг кажутся лучшими друзьями. «Это так прекрасно, ваша вежливость довела меня до слёз», – отвечал он в апреле
[405]. Что касается здоровья, он ответил, что, кроме высокого давления, его ничего не беспокоит. Лем ответил на это заявление письмом, в котором подчёркивал, что на данный момент не может заплатить Дику конкретную сумму
[406]. В мае Дик отреагировал взрывом гнева – «я вынужден признать ваши комментарии за личную обиду»
[407].
Неизвестно, что именно так раздражало Дика. Лем ответил осторожным письмом, в котором подчеркнул, что плохо говорит на английском, потому понимает, что его письма могут звучать как бред («gibberish»)
[408], но он ни в коем случае не хотел обидеть Дика. В июне снова произошла смена настроения – в очередном преувеличенно радостном письме он выражал надежду, что «они останутся друзьями навсегда»
[409].
Далее он хотел узнать, сколько получит за «Убик», и спрашивал это попеременно у Лема и Роттенштайнера. В июле 1974 года Лем отреагировал уже умышленно невежливым письмом, в котором писал, что «не хочет писать на эту тему» и все дальнейшие вопросы Дик должен направлять непосредственно по адресу: «“Wydawnictwo Literackie”, ул. Длугa, 1, Краков». Он также заметил, что эту серию он редактирует ради социального блага и не имеет никакой выгоды, кроме «чиряка на заднице – такого, как письма, которые Вы пишете обо мне пану Роттенштайнеру»
[410].
