В том же письме он писал, что переживает о паспорте Томаша – может, речь шла о том, что приближалась дата окончания действительности документа? – и что гэдээровские и чехословацкие пограничники могут воспользоваться этим, чтобы задержать его сына. Окончательно Лем вылетел 23 июля 1983 года в Ганновер
[436], куда поехал также «Мерседес» вместе с остальными вещами. Они встретились с Тадевальдом и поехали в Австрию машиной – разумеется, не через Чехословакию, а через Баварию
[437], где провели ночь в Розенхайме. До Вены они доехали 28 июля
[438].
С формальной точки зрения семья Лема поехала вместе с писателем на каникулы. На самом деле, ещё до того, как Лем приехал за ними в Польшу, все дальнейшие действия были спланированы: Томаш Лем больше не вернётся в Польшу, а пойдёт в американскую школу для детей дипломатов
[439]. Жена писателя, Барбара Лем, о которой в письмах того времени Лем почти не вспоминает, появится только после 1985 года, когда до Лема дойдёт, каким тяжёлым испытаниям он подверг её. Ведь во всех этих точных расчётах он забыл об одном факторе – человеческом организме: своём собственном.
Аденома простаты, которую Лему удаляли в 1976 году, была доброкачественной опухолью – «благодушной аденомой», как называл её сам Лем
[440], но через семь лет после операции наступил рецидив. Сложилось неудачно, так как это произошло сразу после приезда в Вену, хотя первые проблемы Лем чувствовал ещё в Берлине (так он говорил Фиалковскому). Под конец октября 1983 года было необходимо хирургическое вмешательство. Лем провёл в Венской больнице 6 дней. У него не было страховки, потому за всё платил из своего кармана – отдельно за каждый день госпитализации, а также за все врачебные услуги – операцию, анестезию, диагностику. Это стоило ему сорок семь тысяч шиллингов (в пересчёте с учётом инфляции: около семи тысяч евро)
[441].
Как оказалось, этой операции было недостаточно. Возможно, этого касался анекдот, описанный Томашем Лемом:
«– В доказательство своей признательности я хотел бы подарить вам свою книгу с автографом, – сказал отец хирургу после операции.
– Спасибо, мне очень приятно. Жаль только, что я не смогу её прочитать.
– Но почему?
– Я не могу читать. У меня отслоена сетчатка.
– ???»
Лем вскоре был вынужден пойти в больницу, так как оказалось, что опухоль хоть и небольшая, но снова «выросла, зараза»
[442]. Уже были метастазы. Очередная операция в 1985 году, как и та катовицкая в 1976-м, закончилась инфекцией:
«Дорогой Вергилиус,
смеяться я уже не смеюсь ни над чем после всех этих операций и Операций. После последней из них 7 дней было всё хорошо, а на 9‐й день с сильным кровотечением меня «апьять» привезли в больницу и снова провалялся там 4 дня. После чего, инфицировав мочевой пузырь австрийскими заразами, меня отпустили домой, о чём я узнал, когда свалился с 39‐градусной лихорадкой и доктор Добрый (тут они такие) сразу начал стрелять по моим Микробам. Я до сих пор глотаю какие-то Таблеты, так уже чувствую себя нехудшим образом»
[443].
Чёрный юмор, заметный в письмах того периода, напоминает тот, который ощущался в Леме на границе пятидесятых и шестидесятых, когда у него случались шутки на тему решения жизненных проблем покупкой цианистого калия. Томаш Лем пишет, что спустя годы его отец признался, что в Вене его мучили мысли, чтобы покончить со всеми проблемами в ближайшей заводи, но «меня разубедило чувство того, что выглядело бы это весьма неэстетично».
Станислав Лем в этот период жизни либо умирал, либо работал, часто и то, и другое одновременно. Потому огромное бремя силой обстоятельств легло на Барбару Лем. Она фактически стала главой семьи, а кроме того – что она вспоминает хуже всего – семейным водителем. В связи с состоянием здоровья писателя эта почётная обязанность легла на жену, которая вовсе не была в восторге от этого
[444].
Вождение большой машины в чужом городе не принадлежит к числу удовольствий. Барбара Лем до того ездила по Кракову небольшим трёхдверным «Фиатом 128 Берлинетта»
[445]. Теперь же ей пришлось водить огромный лимузин в Вене – городе уникально недружелюбном для водителей, с огромным количеством резких поворотов, односторонних, тупиковых и крутых улочек. К этому прибавлялась также легендарная невежливость венцев. «Вена – это город, в котором живётся как в раю, но люди там страшные. Дотошные, хамские, ворчливые», – вспоминает Джонатан Кэрролл, американский писатель, с которым Лемы познакомились, так как он тогда тоже переехал в Вену и был учителем Томаша Лема в американской школе
[446].
Станислав Лем не принадлежал к числу людей, которые легко прощают «дотошность, хамство и ворчливость». Барбара Лем – совсем наоборот. В любом случае, она старалась найти положительную сторону, потому всячески сдерживала мужа от жалоб на австрийцев (о чём Лем говорил Фиалковскому), но в разговоре со мной признавала, что большинство контактов с чиновниками, продавцами, поставщиками (а из-за того, что она была главным водителем в семье, всё это выпадало ей) были для неё трудными и неприятными.
Она рассказала мне, как однажды привезла мужа в больницу и забыла поставить «Мерседес» на ручник. Когда они вернулись, то застали машину не совсем там, где оставили: «Мерседес» прижался к слегка помятому заборчику. Их там уже ждали двое полицейских, которые не поздоровались с Лемами, не наказали их, не поучали – непонятно было, что им нужно. Барбара Лем решила взять инициативу на себя, прежде чем говорить начнёт её муж. «Вот, это на ремонт этого забора», – сказала она, протягивая им несколько банкнот. Они спрятали их в карман и ушли, не прощаясь. Забор не был отремонтирован до конца пребывания Лемов в Вене
[447].
