Пробег по Ливии занял двадцать восемь дней. По большей части мы питались макаронными изделиями и туарегской пиццей – наследием, оставленным итальянскими колонизаторами первой половины двадцатого века. В последнем городке перед египетской границей нам устроили торжественные проводы: автомобили сигналили, толпа кричала, дети хлопали нас по рукам. Наши охранники обняли нас и пожелали удачи.
Радость от вхождения в Египет омрачала мысль об отъезде Дона Уэбстера. Я сильно расстраивался из-за этого. Мне казалось, он совершает большую ошибку, не окончив грандиозного дела, которое начал, и потом будет жалеть об этом. И все же, перед тем как он сел в грузовик, каждый из нас обнялся с ним на прощание.
– Держитесь, парни! – сказал Дон.
Мы также попрощались с Доком и Чаком Дейлом, которые уезжали в Каир за медицинскими припасами – и чтобы повидаться с женой Дейла. Они пообещали вернуться через несколько дней.
Для нас же с Рэем и Кевином никаких выходных не было. Теперь, когда мы находились в Египте, я поставил нам задачу – пробегать запланированные 80 километров в день, и по возможности еще больше. Мы держались, насколько могли. Все были готовы к этому и старались выложиться по полной. Но у меня были и другие мотивы. Я хотел, чтобы мы страдали. Мы уже испытали, каково это – быть слабыми и сильными, а теперь я хотел, чтобы мы ощущали себя полностью опустошенными. Это был единственный способ почувствовать что-то новое.
В большинство дней мы пробегали почти по 97 километров. Примерно на полпути через Египет к нам присоединилась Николь с большой группой из Тайваня, приехавшей, чтобы поддержать Кевина. И он действительно приободрился. И не важно, на самом ли деле он вдохновился поддержкой или только делал вид, что обрадовался, но он снова был суперзвездой.
К экспедиции также присоединилась и Кейти, и Рэй снова потерял дар речи от счастья. Чак с Доком вернулись из Каира через девять дней. Я сердился на них за то, что они отсутствовали так долго в такое важное для экспедиции время. Мы с Рэем и Кевином буквально распадались на части, и поблизости не было никого, кто мог бы нам помочь. Я встретил Чака с Доком холодно, но Рэй обнял их как потерянных щенят.
Я не понимал, почему нас бросили на такой долгий срок. Они же считали, что я просто в очередной раз дуюсь без причин, но я и в самом деле ощущал себя обманутым. В самом начале я потребовал от них преданности и верности общему делу. Я предупредил, что это будет труднее всего. Попросил оставить свое эго дома и сделать все возможное ради успеха экспедиции. И они выполнили практически все, о чем я просил, почти до самого конца. Я хотел простить их и спросить, действительно ли они считают, что я выхожу из себя по пустякам, но мне не хватило на это душевных сил.
На сто восьмой день я проснулся от сильной боли. Волдырь глубоко под мозолями на подошве вырос до размера бейсбольного мяча. Я знал, что финиш не за горами, и понимал, что эти последние дни должны многому меня научить, в том числе и терпению. Но сейчас меня меньше всего заботил мой духовный рост. Я не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, чтобы прекратить забег.
На следующий день приехала Лиза, и это не столько придало мне энергии, сколько показало, что у меня есть люди, ради которых стоит стараться. Я мог быть разбитым, испуганным, страдающим от физической боли. Почти четыре месяца я старался не показывать слабости и страха. Но теперь мне необходима была поддержка. Необходим был кто-то рядом, кто показывал бы мне, что я неплохой человек. Кто-то, кто верил бы, что мои слова и поступки продиктованы состраданием и любовью. Лиза напомнила мне, что ничего этого не случилось бы без моей целеустремленности и преданности. Она сказала, что гордится мною и любит меня, – и тем самым придала мне сил бежать дальше.
На сто десятый день мы встали в три часа утра, чтобы добраться до пирамид в Гизе до того, как они откроются для посещения публики, – об этом договорился друг Дона Захи Хавасс. У съемочной группы было только два часа на съемки. Я старался не думать о боли в ноге, пока мы бежали в густом тумане к великим памятникам древности. Я видел, как оператор настраивает камеру, готовясь к зрелищным кадрам. Потом сквозь туман проглянуло солнце, и перед нами проступили треугольные силуэты. Это зрелище было одним из самых красивых за всю мою жизнь. Мы с Рэем и Кевином соединили руки, засмеялись и побежали к основанию Великой пирамиды. Я дотрагивался до ее камней, ощущая себя одновременно и сильным, и беспомощным. Мы немного задержались, не желая покидать такое замечательное место.
Почти четыре месяца я старался не показывать слабости и страха. Но теперь мне необходима была поддержка.
Мы решили пробежать 160 километров до Красного моря без остановки. Теперь не было поводов для задержки, потому что нам уже не нужно было себя беречь. Мы миновали хаотичный центр Каира, держась у ответвления шумного шоссе. Из автобусов валил темный выхлопной дым, автомобили и мотоциклы сновали туда-сюда как сумасшедшие, совершенно не соблюдая никаких правил. Нам показалось, что это самый опасный момент за все время. Наступила темнота, зажглись фары, а мы все еще бежали. Волдырь на моей ноге рос, и с каждым шагом боль становилась сильнее. Я старался сосредоточиться только на том, что ожидает нас впереди. Мы ненадолго остановились, чтобы поесть и полежать с часок, а потом заставили себя снова выйти на асфальт и бежать.
Джеймс еще в самом начале сказал мне, что последние кадры фильма должны быть сняты днем. Нам нужно было ускориться, чтобы поспеть к нужному времени суток. Но я не мог заставить себя бежать быстрее. После того как я сто десять дней вынуждал Кевина и Рэя двигаться дальше, мне самому пришлось замедлиться почти до шага. Я не мог поверить в то, что это происходит со мной. С такой скоростью мы точно не добежим до моря днем. По моей вине нам придется провести еще одну ночь в дороге. Я не мог позволить себе всех подвести. Нам нужно было добежать вовремя во что бы то ни стало, какой бы болью для меня это ни обернулось.
Наша троица проковыляла всю ночь. Часов в десять утра предположительно последнего дня забега – если мы поспеем к морю до заката – Рэй с Кевином сказали, что хотят немного отдохнуть.
– Может, мне продолжить? – спросил я. – Поставлю себе цель пробежать как можно дальше. А вы потом меня догоните.
– Ну ладно, – сказал Рэй. – Звучит неплохо.
Я поковылял дальше, морщась от каждого шага. Через некоторое время волдырь прорвался, и гной с кровью заполнил всю мою кроссовку. Я тут же почувствовал облегчение. Я словно стал совершенно другим человеком. Я сделал несколько пробных движений и понял, что могу перейти на широкий шаг. Я бежал медленно – не больше мили за четырнадцать минут, – но это было все равно быстрее, чем просто идти. Если продолжать в таком темпе, то, возможно, я и успею финишировать сегодня.
Я не мог всех подвести. Нужно было добежать вовремя во что бы то ни стало, какой бы болью для меня это ни обернулось.
Пробегая мимо тайваньцев, я крикнул им, что если Рэй и Кевин не догонят меня в ближайшее время, то я буду ждать их дальше на дороге. Они кивали и хлопали, но я сомневался, поняли ли они мой английский. Я продолжил неспешно бежать, прислушиваясь к звукам и поджидая Рэя и Кевина, которые могли оказаться позади меня в любой момент.
