Ночью я перешел на шаг. Почти полную луну время от времени скрывали облака, издалека доносился высокий, дрожащий вой койотов. Похоже, они окружали меня со всех сторон. Я старался придерживаться желтой линии разметки посередине дороги. Потом впереди я увидел нечто странное – женщину с распущенными волосами, стоявшую у обочины. Я не мог поверить своим глазам – это была моя мать. Днем мы созванивались с ней, и она не говорила, что собирается приехать. Наверное, она решила сделать мне сюрприз на день рождения.
– Мама! – позвал я ее и постарался идти быстрее, но дорога уходила у меня из-под ног, словно движущийся ковер.
Сколько я ни старался, ноги меня не слушались.
– Мама!
Похоже, она меня не слышала. Я еще ускорил шаг. Когда я наконец дошел до того места, где она стояла, то увидел только высокий куст. Ничего себе! От усталости у меня появились галлюцинации. В испуге я прошел еще полтора километра, а потом сказал своей команде, что останавливаюсь на ночлег.
Настанет ли момент, когда я закончу гонку или экспедицию и скажу: «Ну все, дело сделано. Я доволен»?
Остин, Юрика, Эли – мелькали названия городов в Неваде. Некоторые из моих болячек исчезли, зато появились новые – особенно беспокоила меня правая лодыжка, которая покраснела, распухла и казалась горячей на ощупь. Чак делал все возможное, чтобы исцелить ее, но с каждым днем мне становилось больнее. Меня поражало, что все дается мне с таким трудом и что я не могу просто стиснуть зубы и перебороть себя. В своем ежедневном блоге в Интернете я извинялся за то, что бегу так медленно. Люди оставляли очень добрые комментарии. Они писали, что я их вдохновляю, что я их герой, что у меня все получится. Их вера в меня одновременно воодушевляла и расстраивала. Я не заслужил их похвалы. Они не знали, что я испытываю один лишь страх – страх, что очередной день будет наполнен болью, страх, что я всех подведу, страх, что Маршалл убежит так далеко, что его невозможно будет догнать, и страх, что мне придется остановиться. В глубине души я сомневался в своих физических и психических силах.
Однажды, во время перерыва, когда я сидел на садовом стуле, прижимая к лодыжке пакет со льдом, и размышлял, как же снова выйти на дорогу, ко мне подошел кто-то из съемочной группы.
– Паршиво, правда?
– Ну да, – ответил я.
– Можно кое-что спросить?
– Что?
– Ты жалеешь других?
Я посмотрел на него:
– Ну да. Стараюсь.
– А себя ты вообще когда-нибудь жалеешь?
Я понимал, что мой ответ – «нет». От себя я всегда требовал гораздо больше, чем от остальных. Не принимал никаких оправданий. Ненавидел себя за одну лишь мысль, что могу остановиться.
– Не хочу жалеть себя, – сказал я. – Я сам напросился.
– Ну, парень, тебе и вправду нужно научиться делать себе поблажки.
Каким-то образом мне удалось добежать до Юты, и мое настроение улучшилось, как бывало всякий раз, когда мы пересекали границу. Воздух в горах был прохладным и сухим, листья тополей уже пожелтели. Ко мне присоединились некоторые друзья, и с их помощью я преодолевал по 97 километров в день. Всего я пробежал 1223 километра – около четверти пути. Если я продолжу с такой же скоростью, при условии, что мое тело поддержит меня, то смогу выйти на средний показатель 113 километров в день в последние несколько недель. Шанс поставить рекорд еще есть.
Я испытывал один лишь страх. В глубине души я сомневался в своих физических и психических силах.
Но чем дальше мы бежали по Юте, тем сильнее болела моя лодыжка. Боль становилась непереносимой – раньше я не испытывал ничего подобного. Что еще тревожнее, у меня немели пальцы на правой ноге. Доктор Пол сказал, что это признак нервного повреждения, и предупредил, что если я продолжу бежать, то могу охрометь навсегда. Я не мог поверить, что дело дошло до такого. Я привык справляться с болью, но теперь рисковал получить травму, которая могла поставить крест на моей карьере бегуна.
2 октября, на двадцатый день забега, неподалеку от Прово в Юте, моя команда собралась за столиком для пикника у внедорожника. Я сидел на складном стуле и осматривал собравшихся. Я знал, что они задумали. Это было не первое вмешательство окружающих в мою жизнь.
– Это нужно прекратить, ради твоего же дальнейшего здоровья, – сказал доктор Пол. – Сегодня же.
– Я никогда ниоткуда не уходил на полпути, – ответил я.
– Я знаю, – сказал Чак. – Но я никогда и не видел, чтобы тебе было настолько плохо.
– Каждый день я получаю электронные письма от детей, которые спрашивают: «Ты еще бежишь, Чарли?» И я отвечаю им: «Да, бегу». А потом их учителя пишут, как много мои слова значат для них. И что мне теперь им сказать – что я передумал?
– Должны же быть какие-то границы, Чарли, – ответил доктор Пол.
Я посмотрел на него и на хмурые лица собравшихся.
– Мне очень жаль, – произнес я, сдерживая слезы. – Я очень старался.
Я понимал, что мероприятие «Бегом по Америке» для меня закончилось. Все эти планы, все тренировки, все проведенное вдали от родных время – ради чего все это было? Ради какой цели? Может, мой отец и прав. «Это бессмысленно». Все бессмысленно.
Покинув Сан-Франциско, я постоянно писал в блоге и твитах о том, как важно преодолевать трудности, терпеть боль, побеждать в кажущейся неравной борьбе. «Любой урок усваивается только тогда, когда он сопряжен с трудностями», – писал я. А теперь я спрашивал себя: неужели все это имеет значение только для других людей?
Я опустил глаза. Потом у меня в голове промелькнула мысль.
– Послушайте.
– Что? – спросил Пол.
– А на велосипеде мне можно ездить?
Он немного задумался.
– Ну, пожалуй, будет чертовски больно, но, наверное, хуже не станет.
Я взял у одного оператора горный велосипед и начал крутить педали. Я убеждал себя в том, что еще ничего не потеряно. Маршалл же продолжал бежать. У нас по-прежнему получался неплохой фильм. И я все еще пересекал страну, полагаясь исключительно на свое тело.
Через несколько дней я догнал Маршалла и его команду, в которую входила его жена Хезер. Ему приходилось несладко – он боролся со своими болячками и страхами. Он признался, что ему страшновато продолжать бежать в одиночку, без того, чтобы я его подгонял. Когда-то он сказал мне, что никогда не следует сходить с дистанции, что бы ни случилось, и эти слова запали мне в память. Понимает ли он, что это решение мне навязали? Сомневается ли он в моей преданности общему делу?
В следующие несколько дней между нами росло напряжение. Я огорчался от того, что так вышло со мной, и беспокоился по поводу бюджета. Мы потеряли несколько членов команды, а оставшиеся устали и чувствовали, что их заслуги недооценивают. Однажды во время полуденного перерыва мне рассказали, что Хезер посреди ночи потребовала, чтобы кто-нибудь раздобыл им с Маршаллом буррито с курицей, а также настаивала на том, чтобы члены команды стирали грязное белье мужа. Теперь это кажется мелочью, но тогда, находясь в измотанном состоянии, я буквально взбесился. Я вскочил на велосипед и что было сил погнался за Маршаллом, настроившись на драку.
