– И это все?
Она кивнула.
– Но тут ничего нет. Как обвинение может называть это доказательством моей вины? Вы вообще слышали какое-то мое признание?
Помощница пожала плечами и подняла вверх глаза, словно в поисках ответа, но, по всей видимости, ничего не нашла.
– Вам стоит поговорить об этом с мистером Долтоном.
Защитник предложил «ознакомиться с материалами» по моему делу, и во мне затеплилась надежда.
Во время того разговора Эллен Берроуз сообщила, что по роду своей деятельности помогает людям с инвестициями. Я помню, что она сама направила нашу беседу в это русло. Это не было моей обычной темой светских бесед, но она, казалось, приходила в восхищение от всего, что было связано со мной. Предполагаемым «доказательством» был отрывок в тридцать секунд, когда я рассказывал о своей недвижимости. В одном длинном предложении я поведал ей о паре так называемых «ложных кредитов» и о том, что ипотечный брокер указал мой доход в 400 000 долларов, хотя знал, что это не так. Это было небрежное замечание – я не объяснил, что узнал о «ложных кредитах» незадолго до этого, из передачи-расследования Скотта Пелли. «Ложными» на профессиональном жаргоне назывались кредиты, для получения которых требовалось мало документов или не требовалось совсем. После передачи я заинтересовался этим настолько, что вынул из ящика все деловые письма за 2006 год, некоторые из которых даже не открывал. Брокер заполнял мою заявку по телефону, и я не обращал внимания на детали. И оказалось, что я получил как раз такой кредит, о котором рассказывал Скотт Пелли.
Я так и застыл на месте, поняв, что именно это обвинение называют моим «признанием». Но это указывало только на мои бестолковые попытки произвести впечатление на женщину, которую, как ни странно, казалось бы, ни с того ни с сего заинтересовал разговор о кредитах. Это не было никаким признанием. Если уж на то пошло, то обвинить можно было только моего брокера Джона Хеллмана, который указал недостоверные сведения о моих доходах без моего ведома. И кроме того, как я мог признаться в том, о чем даже не знал в то время, когда брал кредиты, в 2005 и 2006 годах?
Такое шаткое основание для обвинения придало мне сил, и я еще несколько часов разбирал файлы: внутренние докладные записки IRS, банковские выписки, заявки на ипотеку и налоговые декларации. Я был в шоке, увидев перечень моих вещей, найденных в мусорном баке. В самом деле? Нордландер рылся в моей помойке? Мне вдруг стало не по себе. С меня было довольно на этот день.
Я встречался с Долтоном еще несколько раз. Меня обескураживало его поведение – он планировал выстроить мою «защиту», исходя из предположения, что я признаю свою вину. Возможно, он и верил в то, что я не виноват, но его стратегия заключалась в том, чтобы минимизировать худший результат, то есть признание моей вины в суде. Он сказал, что в таком случае мне грозит больший срок и лучше признаться сейчас.
Он, казалось, даже обрадовался, когда помощник федерального прокурора Джозеф Коски и агент Нордландер обратились к нему с предложением заключить сделку о досудебном признании вины с моей стороны. Я мог признаться во всех пятнадцати предъявленных мне обвинениях. Есть из чего выбирать! Долтон записал эти пункты на доске для презентаций, объяснил значение каждого и зачеркнул те, на которые мне лучше было не отвечать.
Презентация Долтона «101 способ признать себя виновным» была четкой и понятной, но он зря тратил свои силы. Я ни при каких обстоятельствах не собирался признавать свою вину. Мне было даже немного жалко его. В тот день он казался самым оживленным за все время, что я его знал. Я немного посмотрел на доску, делая вид, что обдумываю его советы, а потом сказал:
– А почему бы просто не рассказать правду и не посмотреть, что получится?
Долтон уставился на меня так, словно на моих плечах выросла вторая голова.
– Если вы на суде выступите в свою защиту, то вас почти точно обвинят в воспрепятствовании осуществлению правосудия.
– Что?
– Если вы выступите в свою защиту и вас признают виновным, то суд выскажет предположение, что вы лгали и, следовательно, создавали помехи правосудию. А за такое могут назначить еще два года тюрьмы.
– Значит, вы утверждаете, что если я здесь, в Америке, буду защищать себя, поскольку ничего плохого не совершал, то мне могут добавить к приговору два года после того, как признают виновным?
Долтон кивнул.
Я покинул его кабинет в смятении и страхе. Мне казалось, что меня засасывает какая-то воронка федеральной судебной системы и что я словно бык, которого ведут на убой.
К тому времени отцу переправили копию диска с материалами, и он часами читал, распечатывал и сортировал документы. Мы говорили по телефону несколько раз в день, обмениваясь крупицами сведений, которые могли бы переломить ситуацию в нашу пользу. Мы понимали, что сам Долтон по своей воле ничего раскапывать не станет. Эта задача была возложена на нас. Мы решили, что мне нужно подать запрос на поездку в Калифорнию на неделю. Тогда мы могли бы поработать вместе. Предъявив Долтону разложенные по полочкам документы, можно было бы попробовать переубедить его. Разрешение я получил.
Отец встретил меня в аэропорту, обнял и тут же, без всяких прелюдий, приступил к делу.
– Что за куча дерьма! Чертовы брокеры свалили всю вину на тебя! – сетовал он, пока мы шли к машине.
– Я знаю.
– Пользовались тем, что банки негласно развязали им руки, а правительство смотрит сквозь пальцы. Всучивали свои грабительские кредиты, зная, что их никто не выплатит, но им было наплевать, потому что они все равно отдавали не свои деньги! В итоге банки разбогатели, а тебе даже подтереться нечем.
– Вот именно.
– А теперь еще и за решетку тебя хотят посадить? Вот это совсем задница. Чертовы ублюдки. – Он сел за руль и посмотрел на меня: – Ну, как долетел?
Мне казалось, что меня засасывает какая-то воронка федеральной судебной системы и что я словно бык, которого ведут на убой.
Я рассмеялся. Прямота и напор отца порой приводили к конфликтам между нами, но сейчас я любил его за это. Впервые в жизни мы с отцом действовали как одна команда. Мне стало спокойно на душе. Просто было немного жаль, что нас свела такая неприятность.
В кабинете отца оказалось целое море документов, разбросанных по столам и полу.
Мы верили, что сможем доказать, что я взял жилищный кредит по обычной на тот момент схеме. Брокеры регулярно завышали доходы заемщиков без их разрешения, часто подделывая подписи, и получали за это большие комиссионные. Мои кредиты не отличались от миллионов других кредитов, выданных американцам в тот период. Я даже не подавал запрос на какой-то особенный кредит. Так это не работало. Джон Хеллман просто предоставил мне кредит без всяких документов и подтверждения платежеспособности – после такие кредиты прозвали «ложными». Если я и был в чем-то виноват, так только в том, что доверился профессионалу.
