Чип задумал встретить 4 июля с размахом, с почти профессиональными фейерверками. В гости пришли десятки его друзей и знакомых. Мне нравилось, что вокруг так много народа и я могу расслабиться. Единственный неловкий момент наступил, когда пришло время пиротехники. Неподалеку от дома Чипа находился тупик, в котором он всегда запускал фейерверки. Я пошел по дороге вместе с остальными, но понял, что так могу выйти за отведенные мне браслетом пределы.
Я сказал, что мне нужно кое за чем вернуться в дом и что я догоню их потом. Когда все ушли, я вышел на крыльцо и наблюдал за фейерверками оттуда. Такое одиночество мне понравилось – я прислушивался к грохоту и веселым крикам издалека. В предыдущее 4 июля лучшее, что я получил, – это крохотный стаканчик немолочного шоколадного мороженого с деревянной ложечкой. «Ну что ж, и так неплохо», – подумал я.
В последующие за освобождением из Бекли недели я старался сосредотачиваться на повседневных и самых необходимых делах, касавшихся моей семьи и друзей. Я запрещал себе думать о том, чего лишился, но это было все равно что приказать своим легким не дышать. Когда меня одолевали дурные мысли, я отгонял их или менял их направление. Будущее мое было неопределенным, но я верил в то, что если продолжу поступать правильно, то все будет хорошо. Вопреки своей натуре я заставлял себя проявлять терпение и позволял событиям идти своим чередом.
Я попросил разрешения выехать в Вирджинию, чтобы посетить мать. Мне его дали, но не позволили остаться на ночь, так что всю поездку – шесть часов в один конец – я должен был совершить за сутки. Я приехал в Кейп-Чарльз рано утром. Несколько месяцев с матерью жила ее сестра Лора, пока ее дом ремонтировался, и я был ей за это благодарен. Мама встретила меня объятьями и поцелуями. Казалось, она удивилась моему появлению, хотя я несколько раз говорил ей, что приеду. Лора сказала, что она не помнит, как я был в тюрьме, так что лучше и не поднимать эту тему. Может, в конце концов, у болезни Альцгеймера есть и свои преимущества.
21 июля Бретт покинул Батон-Руж и приехал к Чипу повидаться со мной. Когда он подошел к дому, я едва узнал его. Тощий, потрепанного вида юнец, который приезжал ко мне в Бекли, превратился в молодого человека с ясным взглядом, энергичного и уверенного в себе. Меня поразило, насколько он преобразился, и мы решили отпраздновать 23 июля двадцать лет моей трезвости вместе, посетив собрание «Анонимных алкоголиков».
В середине августа ко мне еще раз обратились с просьбой дать интервью «Рок-Центру». Следуя правилам, я предложил им связаться с Бюро тюрем и получить официальное разрешение. Как только канал NBC обратился в Бюро, меня вызвали в реабилитационный центр, подвергли допросу и поместили под наблюдение. Как я усвоил за последние полтора года, тюремная администрация ненавидит журналистов и делает все возможное, чтобы им помешать. 20 августа я наконец подписал документы на освобождение и в последний раз вышел из центра навстречу своим мальчикам. Отныне больше никаких браслетов, никаких запретов на поездки. Правда, у меня оставались 5 лет условного срока и долг в 262 000 долларов перед банком в качестве возмещения убытков, но об этом я мог побеспокоиться позже. Сейчас же со мной были сыновья, а этого более чем достаточно.
Я запрещал себе думать о том, чего лишился, но это было все равно что приказать легким не дышать.
Мы поехали завтракать в «Tex amp; Shirley’s», мое любимое место со шведским столом, где подавали блины. Мы говорили на разные темы, от тюрьмы до девчонок и трезвости. Я сказал, что было бы неплохо отправиться куда-нибудь вместе, например, на пляж. Кевин напомнил, что через несколько дней начинаются занятия – для него это был последний год обучения, но, пожалуй, он сможет выбраться на День труда. Пока мы сидели, смеясь и поедая блины, я удивлялся тому, насколько естественно такое времяпрепровождение. Все вокруг казалось совершенно правильным и обычным.
После завтрака я поехал обратно к Чипу и вдруг понял, что мне не нужно ни перед кем отчитываться. Все время было в моем полном распоряжении, а это значило, что настала пора бегать.
Вот уже почти два года я не выходил на пробежку на природе. Завязывая шнурки на кроссовках, я немного нервничал. Направляясь трусцой к дорожке, проходившей через район Гринсборо, я ощущал некоторое беспокойство. Спустя километр я увидел то, к чему стремился, – узкую тропу длиной в 15 километров, окружавшую озеро Брандт. Дыхание мое успокоилось, инстинкты взяли верх. Я побежал, уклоняясь от низко свисающих ветвей, огибая повороты, перепрыгивая через камни и лужи. Я сосредотачивался на всем и ни на чем конкретно.
Пошел дождь. Я накинул на голову капюшон и подтянул завязки, отчего усилились звуки дыхания. Намокшая дорожка стала скользкой, и мне пришлось сосредотачиваться на каждом шаге. Я чувствовал, как вода проникает между пальцев и хлюпает внутри кроссовок. Немного задыхаясь, я поднялся по длинному склону холма и повернул. Тропа выровнялась, и дыхание успокоилось. Продолжая бег, я чувствовал запах влажных листьев и красной глины Северной Каролины. Из-за туч проступило солнце. Его лучи проходили сквозь кроны деревьев, словно светящиеся столбы. Я бежал через эти полосы света. Так выглядело настоящее счастье.
Тем же вечером мне позвонил знакомый по имени Майк Прстоевич. Он поинтересовался, не смогу ли я приехать в сентябре в Северную Калифорнию, чтобы выступить на мероприятии под названием «DO Лекции», которое будет проходить несколько дней. Он сказал, что все расходы будут оплачены и что мне нужно просто приехать и рассказать какую-нибудь увлекательную историю. Я согласился.
Через день после прибытия в Хопланд в Калифорнии мне исполнилось пятьдесят лет. Чтобы отпраздновать это событие, я отправился на пробежку среди покрытых пышной зеленью холмов и виноградников у фермы Камповида, на которой и проходила конференция. Следующие три дня я слушал вдохновляющие выступления ораторов, ел органические продукты из сада и впитывал в себя электризующую энергию участников. Сам я выступал предпоследним в последний день. Как и другим, мне выделили двадцать пять минут, во время которых я мог говорить на любую тему.
Я специально не готовил речь, но когда настала моя очередь, слова сами полились у меня изо рта. Я рассказывал о своем детстве, матери и детях. О глубине своего падения, когда увлекся наркотиками и алкоголем. О любви к путешествиям и бегу, о пустынях и джунглях, в которых побывал. Я объяснил, почему страдание было для меня лучшим учителем, и посоветовал собравшимся найти для себя свое страдание. На двадцать второй минуте я сообщил, что недавно вышел из тюрьмы. В зале воцарилась тишина. Затем я сказал, что не советую воспринимать тюрьму как путь к просветлению. Все засмеялись. Под конец я заявил, что, по моему мнению, ключ к счастью – это умение подстраиваться под обстоятельства. При правильном настрое можно пережить все что угодно. Закончил я через 24 минуты, 36 секунд, ни разу не взглянув на часы. Я не оправдывался и никого не обвинял. Я знал, что хватит с меня гнева и злости. Я больше не хотел быть жертвой.
Последней выступала Шерил Стрэйд, автор бестселлера «Дикая. Опасное путешествие как способ обрести себя», в котором она описывала свои переживания после смерти матери и очищающее путешествие длиной в 177 километров по тихоокеанской туристической тропе. После того как она закончила, мы вместе вышли на сцену, чтобы отвечать на вопросы. Я сказал, что слышал о Шерил по радио, когда находился в Бекли, и читал блестящие рецензии на ее произведение в разных журналах. Потом отец переслал мне «Дикую», и она мне очень понравилась. Среди всех книг, которые я давал почитать другим в Бекли, она была самой популярной. Многие другие книги я раздал заключенным, но эту привез с собой домой. Сейчас я не мог поверить, что стою рядом с ее автором.
