После инцидента, в котором пять человек получили тяжелые ранения, Эмметт Уайт стал суровым, даже непреклонным шерифом. Тем не менее он относился к заключенным с уважением, а производя арест, не размахивал револьвером. Отец не особо распространялся о законе или своих обязанностях, однако Том видел, что он всегда одинаково обращался со всеми узниками — неграми, белыми или мексиканцами. В те времена линчевание — внесудебные расправы, в особенности над черными на Юге — было одним из самых вопиющих провалов американской правовой системы. Всякий раз, когда Эмметт слышал, что местные собираются устроить «галстучную вечеринку», он спешил, чтобы постараться им помешать. Однажды репортер отметил: «Если толпа попытается забрать негра у шерифа, будут проблемы»
[326]. Молодых осужденных за ненасильственные преступления Эмметт отказывался помещать в тюрьму со старшими и более опасными преступниками, а поскольку другого места для них не было, оставлял их у себя дома со своими детьми. Одна девушка прожила с ними несколько недель. Том так и не узнал, за что ее приговорили к заключению, а отец никогда об этом не рассказывал.
Мальчик часто задавался вопросом, почему преступники совершили то, что совершили. Некоторые заключенные казались испорченными до мозга костей, в них словно бы жил дьявол. Другие — душевнобольными, видевшими недоступное другим. Однако многие шли на отчаянный шаг — часто жестокий и подлый, — а потом каялись, ища искупления. В каком-то смысле они наталкивали на самые страшные раздумья, показывая, что зло способно овладеть каждым. Том с семьей посещал местную баптистскую церковь, и проповедник говорил, что все грешны — даже такой защитник справедливости, как Эмметт. Эти загадки, Том так никогда и не разрешил, хотя бился над ними, кажется, почти всю свою жизнь.
Том видел, как работает его отец. В любой час дня или ночи, даже в воскресенье, Эмметта могли вызвать преследовать преступника. Криминология оставалась примитивной: шериф хватал пистолет, собирал всех свидетелей случившегося, вскакивал на лошадь и устремлялся в погоню. Также он держал свору бладхаундов, которую порой пускал по следу.
Летним днем 1892 года, когда Тому был одиннадцать, Эмметт бросился в погоню с ищейками: прямо в седле был застрелен отец семейства. Шериф заметил, что шагах в тридцати от места, где лежал труп, земля была утоптана и валялся обгоревший пыж — там стоял стрелявший. Уайт спустил собак, те побежали по следам, но, как ни странно, привели обратно в дом. Когда шериф Уайт собрал показания свидетелей, он понял, что убийца — сын жертвы.
Спустя несколько недель отца Тома снова вызвали — на этот раз ловить насильника. Газета «Стейтсмэн» писала: «ИЗНАСИЛОВАНА СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ… Стражи порядка преследуют по горячим следам безжалостного злодея, который вытащил миссис Д. К. Эванс из двуколки, жестоко избил ее и надругался над ней»
[327]. Несмотря на изнурительную погоню, поймать преступника не удалось. В таких случаях отец Тома уходил в себя, словно мучимый какой-то страшной болезнью. Журналист отмечал, как в другой раз «шериф Уайт день и ночь не мог думать ни о чем другом»
[328] до такой степени, что «поимка беглеца стала единственным смыслом его существования».
Каждый раз, когда шериф уносился в темноту, бладхаунды выли, а Тома охватывала страшная неуверенность, вернется ли отец или, как мама, навсегда исчезнет из его мира. Хотя защита общества с риском для жизни требует огромного мужества и отваги, у подобной самоотверженности, по крайней мере в глазах близких людей, есть оттенок жестокости.
Однажды бандит приставил ствол к голове Эмметта, и тому лишь чудом удалось вырвать оружие. В другой раз, в тюрьме, заключенный выхватил нож и ударил шерифа сзади. Том видел нож, торчавший из спины, брызнувшую на пол кровь. Было удивительно, сколько ее в человеке, в его отце. Заключенный пытался повернуть лезвие, и казалось, Эмметт вот-вот испустит дух, как вдруг он ударил нападавшего пальцем в глаз и выбил его, и Том увидел, как тот свисает из глазницы. Все кончилось хорошо, однако эта картина преследовала Тома всю жизнь. Как можно простить грешника, который пытался убить твоего отца?
Первое повешение, свидетелем которого стал Том, произошло в январе 1894 года. Девятнадцатилетний чернокожий Эд Николс был осужден за изнасилование и приговорен к «повешению за шею до наступления смерти»
[329]. Исполнение казни — до того не проводившейся в округе уже добрых десять лет — было обязанностью шерифа.
Он нанял плотника для сооружения виселицы у южной стены тюрьмы, единственного места, где позволяла высота потолка. Происходило это буквально в двух шагах от камеры Николса, и приговоренный — настаивавший на своей невиновности и продолжавший надеяться на помилование губернатора — слышал, как пилят и сколачивают доски, пилят и сколачивают, с каждым днем все проворнее. Отец Тома был полон решимости произвести казнь быстро и милосердно, и едва сооружение было готово, несколько раз испытал его действие на мешках с песком.
Губернатор отклонил последнее прошение о помиловании, сказав: «Да свершится правосудие»
[330]. Отец Тома передал новость Николсу, который молился в камере. Он пытался сохранять спокойствие, но руки у него задрожали. Он сказал, что хотел бы побриться и надеть на казнь хороший черный костюм. Шериф пообещал исполнить его пожелания.
В день казни 12-летний Том стоял на внутренней галерее тюрьмы. Никто его не гнал, даже отец, который повел к эшафоту одетого в новый костюм Николса. Время, оставшееся приговоренному, измерялось каждым шагом и вздохом. Том слышал, как проповедник прочел его последнее заявление:
— Шериф Уайт был ко мне очень добр. Я чувствую себя готовым к смерти. Моя душа пребывает в мире со всем человечеством
[331].
Затем проповедник произнес свое напутствие.
— Эду Николсу скоро предстоит отправиться в вечность, — сказал он
[332]. — Шериф Смерть на черном коне уже совсем рядом, скачет забрать его душу, чтобы она предстала перед высшим судом, во главе которого восседает сам Бог, заступником выступает Его сын, Иисус, а обвинителем — Дух Святой.
Когда он закончил, Том услышал знакомый голос. Это отец зачитывал смертный приговор. На шею Николса набросили петлю, а на голову надели черный капюшон. Лицо приговоренного исчезло, Том видел теперь лишь держащего рычаг отца. Без двух минут четыре он открыл люк. Тело сначала упало, а потом резко подпрыгнуло. По толпе прокатился ропот удивления и ужаса. Несмотря на всю тщательную продуманную конструкцию, Николс продолжал трепетать, жизнь не покидала его.
