– Хм, это тоже не похоже на счастливое детство, – замечаю я.
– Твоя мама умерла, верно? – спрашивает Пигрит.
– Да, – говорю я. – А об отце вообще ничего не знаю.
Я снова вспоминаю картинки с аппаратами для секвенирования. Может, у меня и не было вовсе никакого отца.
– Это еще хуже, чем у меня, – признается Пигрит.
Идти оказывается действительно недалеко. Пигрит с отцом живут в Бурге, районе, расположенном слегка на возвышении за виллами на городском пляже. Дом у Боннеров каменный, одноэтажный, неуклюжий на вид, затемненные стекла на окнах делают его похожим на крепость.
– Нам надо вести себя тихо, – предупреждает Пигрит, прежде чем мы входим внутрь. – У папы послеобеденный сон.
Мне становится смешно.
– А обувь нужно снимать?
– Нет. – Он смотрит на меня удивленно. Откуда ему знать, что я успела напридумывать, пока он пытался объясниться.
Его комната оказывается светлее, чем можно было представить себе по внешнему виду дома. Она примерно вдвое больше гостиной у нас (что, конечно, не говорит ни о чем) и ничего особенного собой не представляет. За исключением, пожалуй, того, что в углу стоит пластмассовый скелет в натуральную величину, каждая кость в котором подписана латинским названием.
– Ты никогда спросонья не пугаешься? – интересуюсь я.
– Глупости, – отвечает он, наморщив лоб, как будто сама идея кажется ему совершенно абсурдной.
На столе в рамке стоит распечатанная фотография. На ней смеющаяся женщина с белоснежной кожей и серебристыми волосами до плеч. Я беру фотографию в руки.
– Твоя мама?
– Да, – говорит он и поднимает руку примерно на высоту своих бровей. – Приблизительно вот такого роста. А теперь представь себе моего папу, какой он огромный. Как я уже говорил, эти двое вообще не подходят друг другу.
Я ставлю фотографию на место и тут замечаю загадочный агрегат на полке у стола. Перед напечатанной фотографией Пигрита стоит проволочный каркас. Между каркасом и фотографией возвышается какой-то полукруглый резиновый предмет. Предмет прикреплен к валу, который, в свою очередь, приделан к моторчику.
– Это еще что такое? – вопрошаю я.
Пигрит ухмыляется.
– Это мой призрачный палец. Мое устройство для обмана учителей.
– Что? – Я не понимаю ни слова.
– Сейчас покажу, – говорит Пигрит. Он берет планшет, открывает на нем «Макбета», тот пассаж, который нам нужно прочитать на завтра. Затем он укрепляет планшет на каркасе лицом к своей фотографии и включает моторчик. Мотор двигается бесшумно и очень, очень медленно. Проходит минута или около того, пока резиновая штука – которая и правда имеет отдаленное сходство с пальцем – оказывается достаточно далеко впереди, чтобы дотронуться до экрана планшета. Этим касанием книга переворачивается на следующую страницу.
– И что же это такое? – спрашиваю я, продолжая смотреть, как резиновый палец всё так же медленно удаляется от планшета.
– Пигрит Боннер читает «Макбета», пятый акт, первая сцена, – объясняет Пигрит.
– Я ничего не понимаю.
Он встает рядом с прибором, как будто собирается делать доклад.
– Школьные планшеты, как известно, ведут протокол того, что ты читаешь и где ты при этом находишься.
Я киваю.
– При этом камера планшета направлена на тебя, и, раз твой планшет знает, как ты выглядишь, он также знает, читаешь ли ты текст сам или его читает вместо тебя кто-то другой. Однако, – ухмыляется он, – как я выяснил, он не отличает живого человека от фотографии в натуральную величину. Поэтому наши учителя считают меня самым увлеченным читателем, какого им случалось учить.
Я надуваю щеки и с шумом выпускаю из них воздух.
– И зачем это нужно? Тебе же всё равно нужно прочитать то, что нам задают.
И всё же аппарат меня впечатлил. И в особенности то, что Пигрит явно соорудил его сам. Я не знаю никого, кто бы такое мог.
– Ну да, – замечает он. – И я люблю читать. Но хочу сам выбирать книги.
Он берет с полки прямоугольный предмет оранжевого цвета, сует его мне в руки, и только тут я понимаю, что это: это книга, напечатанная на бумаге! Такая, как делали раньше! На обложке написано «Макбет», а ниже – «Пособие для литературного анализа в старших классах».
– Ох, ничего себе! – говорю я. – Настоящая старая книга!
Я бережно открываю ее. В ноздри ударяет странный химический запах. Страницы бумажные и кажутся очень хрупкими, я очень осторожно листаю книгу. Там есть картинки, но они не двигаются. Также ничего не происходит, если дотронуться пальцем до подчеркнутых фраз.
Я прочитываю пару строк, один абзац. Читать легко, как в планшете, но текст сложный, я не понимаю и половины того, что там написано.
– У меня куча старых школьных учебников, – говорит Пигрит. – Мне по ним гораздо больше нравится учиться. Они в миллион раз лучше того, что нам предлагает школьная библиотека.
– У тебя поэтому хорошие оценки? – спрашиваю я и закрываю книгу. Чувствую себя с ней неловко, очень боюсь ее как-то повредить.
– Да я вообще-то не ради оценок учусь, – парирует Пигрит. – Я учусь, потому что мне интересно.
– Правда?
Я возвращаю ему книгу.
– Тогда ты, наверно, один такой.
– Наверно.
Я оглядываюсь по сторонам.
– И где у тебя все эти книги?
Пигрит указывает в сторону двери.
– Пошли.
Я иду за ним. В коридоре на стенах висят копья и другие орудия, которые когда-то изготавливали австралийские аборигены. Дверь, которую наконец открывает Пигрит, сделана из тяжелой древесины, за дверью темнота. Он пропускает меня вперед. Я машинально втягиваю голову, делая первый шаг в огромное помещение, полностью уставленное полками. Они всюду на стенах, а некоторые и посередине комнаты, а на полках много-много книг, плотно друг к другу, их тысячи!
Это зрелище почти сбивает меня с ног, как если бы на меня вдруг обрушился вес всех этих книг. Странный запах наполняет комнату: пахнет пылью, кожей и ванилью.
– Прошу, – с гордостью произносит Пигрит. – Это библиотека моего отца.
– Библиотека? – повторяю я благоговейно.
– Вот откуда это слово. Библиотека на планшете на самом деле просто база данных где-то там в Сети. Но изначально библиотеки были такими, как у нас здесь. Настоящие книжки на полках.
Настоящие книжки? Для меня настоящие книжки – это тексты на моем планшете. Книги, напечатанные на бумаге, которую нарезают листами, а потом склеивают их с одной стороны, – это то, что встречается только в музеях, так мне казалось. Где-то рядом с пергаментными свитками и каменными табличками с клинописью.
