– Да, мэм.
– Тогда это я.
Черчилль, как видно, побеспокоился, чтобы меня отвезли – то ли уж очень обо мне заботился, то ли боялся, что я сама не смогу взять такси. Мужчины из семейства Тревисов любят опекать – хлебом не корми.
Водитель поднес мне чемодан – твидовый «Хартман», одолженный у Гретхен, который она же и помогла мне собрать. Чемодан был набит до отказа. Там лежали: легкие шерстяные брюки и юбка, несколько белых рубашек, мой шелковый шарфик и два кашемировых свитера, которые, Гретхен клялась и божилась, ей совершенно ни к чему. Я, надеясь на лучшее, добавила к этому вечернее платье и туфли на каблуках. В моей сумочке лежали заграничные паспорта – мой новенький и паспорт Гейджа, полученный у его секретаря.
Уже почти наступили сумерки, когда меня высадили в маленьком аэропорту с двумя взлетными полосами, закусочной и ни малейшего намека на то, что хотя бы отдаленно напоминало пункт управления полетами. Я сразу почувствовала, что воздух Северной Каролины совсем другой – мягкий, он отдавал солью и зеленью.
На летном поле стояло несколько самолетов – два небольших и пять средних габаритов. Одним из них был «Гольфстрим» Тревисов. После яхты личный реактивный самолет является наиболее очевидным атрибутом сумасшедшего богатства. Толстосумы держат такие самолеты, где кабины пилотов обиты деревом, имеются душевые кабины, отдельные спальни и всякая другая чепуха вроде позолоченных держателей для чашек.
Тревисы, однако, считавшие деньги на содержание самолета, по техасским меркам, были консервативны. Но если б вы видели их «Гольфстрим», этот роскошный магистральный самолет с мягким шерстяным ковровым покрытием и отделанный волнистым красным деревом, то сочли бы это утверждение шуткой. А еще там были кожаные поворотные сиденья, телевизор с плазменным экраном и раскладной диван за занавеской, который превращался в огромную кровать.
Я поднялась на борт, где меня встретили командир корабля со вторым пилотом. Пока они сидели в кабине экипажа, я пила содовую и, вся на нервах, ждала Гейджа, про себя репетируя речь, которую составила в сотне вариантов. Все подыскивала точные слова, которые могли бы передать ему мои чувства.
Но вот я услышала, как кто-то начал подниматься по трапу, и мой пульс бешено забился, а все, что я придумала, мгновенно вылетело у меня из головы.
Гейдж сначала меня не заметил. Вид у него был сумрачный и усталый. Он бросил блестящий черный портфель на ближайшее сиденье и потер шею сзади, будто пытаясь избавиться от боли.
– Эй, – тихо окликнула его я.
Он повернул голову, с его лица исчезло всякое выражение.
– Либерти, что ты здесь делаешь?
Я ощутила необыкновенный прилив нежности, переполнявшей меня. Это чувство было таким сильным, что его невозможно было унять, и оно исходило от меня жарким потоком. Господи, до чего ж он был красив! Я судорожно искала слова.
– Я... я выбрала Париж.
Долгое молчание.
– Париж?
– Да. Ты же меня спрашивал тогда... ну вот я и связалась вчера с пилотом, сказала ему, что хочу сделать тебе сюрприз.
– Тебе это удалось.
– Он все подготовил для того, чтобы мы с тобой могли вылететь туда прямо отсюда. Прямо сейчас. Если хочешь. – Я с надеждой улыбнулась ему. – Твой паспорт у меня.
Очень медленно Гейдж снял пиджак. То, как он, слегка замявшись, перекинул его через спинку сиденья, меня обнадежило.
– Так, стало быть, теперь ты готова ехать со мной?
От избытка чувств мой голос прозвучал глухо.
– Я готова ехать с тобой хоть на край света.
Гейдж посмотрел на меня своими блестящими замечательными серыми глазами, а я, увидев, как по его лицу медленно ползет улыбка, задержала дыхание. Ослабив галстук, он двинулся ко мне навстречу.
– Постой, – сдавленным голосом проговорила я. – Мне нужно кое-что тебе сказать.
Гейдж остановился.
– Да?
– Черчилль все рассказал мне о контракте с «Мединой». Это я во всем виновата – проболталась о нем Харди. Мне и в голову не могло прийти, что он... Прости меня. – Мой голос сорвался. – Мне очень жаль.
Гейдж в два шага приблизился ко мне.
– Ничего, все в порядке. Черт возьми, не надо плакать.
– Я никогда бы не сделала ничего, что могло бы тебе навредить...
– Конечно, не сделала бы. Ну тихо, перестань. – Он привлек меня к себе, вытирая руками мои слезы.
– Так глупо все вышло, я не сообразила... Ну почему, почему ты ничего не сказал мне об этом?
– Не хотел тебя волновать. Я же знал, что ты не виновата. Мне следовало заранее поставить тебя в известность о том, что эта информация конфиденциальна.
Его абсолютное доверие потрясло меня.
– Откуда у тебя такая уверенность, что я сделала это ненамеренно?
Гейдж ласково взял мое лицо в руки и улыбнулся, глядя в мои залитые слезами глаза.
– Ну я же тебя знаю, Либерти Джонс. Не плачь, детка, ты мне терзаешь сердце.
– Я заглажу перед тобой свою вину, клянусь...
– Замолчи, – нежно сказал Гейдж и так пылко поцеловал меня, что у меня подогнулись колени. Я обвила его руками за шею, моментально забыв о том, из-за чего плакала, забыв вообще обо всем на свете, кроме Гейджа. Он снова и снова осыпал меня поцелуями, которые становились глубже и глубже. Мы зашатались в проходе между местами, и Гейджу пришлось уцепиться одной рукой за сиденье, иначе мы не устояли бы на ногах. А самолет еще даже не тронулся. Гейдж, наклонившись, зашептал мне на ухо, и я чувствовала на своей щеке его частое горячее дыхание. – А что там с другим?
Его ладонь задела мою грудь, и я прикрыла глаза.
– Он остался в прошлом, – с трудом выговорила я. – А ты – мое будущее.
– Это уж точно. – Еще один очень нецивилизованный поцелуй, горячий и нежный, обещающий даже больше, чем я ожидала. В тот момент я могла думать лишь о том, что всей жизни с этим мужчиной мне будет мало. Он с нервным смешком отклонился назад и сказал: – Теперь ты, Либерти Джонс, уже никуда от меня не денешься. Вот так.
«Я знаю», – хотела сказать я, но не успела, потому что он снова стал меня целовать и длилось это довольно долго.
– Я тебя люблю. – Не помню, кто сказал это первый, помню только, что мы оба в итоге за время перелета через Атлантический океан, длившегося семь часов и двадцать пять минут, повторяли это друг другу множество раз. Кроме того, выяснилось, что у Гейджа было несколько любопытных идей о том, как провести время на высоте в пятьдесят тысяч футов над землей.
В общем, ограничимся одним замечанием: когда есть чем заняться, перелет становится не таким утомительным.
Эпилог
Не знаю точно, является ли ранчо подарком в честь помолвки или заблаговременным презентом к свадьбе, но факты таковы, что сегодня, в День святого Валентина, Гейдж передал мне внушительную связку ключей с красным бантом на кольце. Он говорит, что нам необходимо место, куда можно было бы сбегать, устав от городской суеты, а Каррингтон – простор, чтобы ездить верхом. Через несколько минут его объяснений я наконец понимаю, что это просто подарок без всякого повода.
