Мы шли по улицам мимо домов, в которых кое-где горел свет, и редких газовых фонарей, освещавших каменные ступени, небольшие садики и таблички с адресами.
– Мы не можем драться у людей под дверью, – усмехнулся я. – Только если нас пригласят. Иначе это грубо.
Вскоре мы оказались перед скоплением складов и работных домов, на уродливых квадратных крышах которых виднелись плакаты Треста Бакстера. Хотя на улицах не было ни души, собаки за заборами подняли жуткий гвалт, и фонари ночных сторожей направились в нашу сторону, а мы направились прочь.
– Кладбище, – предложил мистер Куонтрилл. – На Уайт-Хилл. Отсюда не близко, но…
– Нельзя драться на кладбище, – заметила Адела. – Это запрещено Кодексом.
– Кроме того, – добавил я, – это плохо влияет на боевой дух.
Мы могли бы сразиться в пустом дворе при молельне улыбчивых – если верить Аделе, Кодекс Дельт ничего не говорит о братьях Новой Мысли, но на улицах вокруг молельни тоже кишели полицейские. Они ходили от дома к дому, допрашивая мужчин в исподнем и женщин с детьми на руках. Не знаю, что они искали, но нас тоже остановили и допросили. Мы сказали, что работаем в театре, чего оказалось достаточно, чтобы объяснить, почему мы шатаемся по городу глубокой ночью – к тому моменту небо уже начало немного светлеть на западе.
Мне было страшно – не буду отрицать, что боялся, что Адела меня застрелит или я ее. Но мне не хотелось показаться трусом. Я спросил Амариллис, не передаст ли она весточку моим сестрам, если меня застрелят, а она спросила, каким еще сестрам, и мне пришлось ответить, что никаким, неважно.
Мы шагали к реке. От полицейских кругом в глазах рябило – их было как будто больше обычного. Я не знал, как обстоит дело с полицией в городах вроде Джаспера, но мистер Куонтрилл знал, и ему, похоже, тоже было не по себе. Он сказал, что, должно быть, убили еще одного сенатора или в городе заметили агента Стволов.
Вездесущие полицейские начали действовать мне на нервы, так что я даже забыл, что только они спасали меня в данный момент от дуэли. Амариллис в шутку предположила, что в городе видели самих Джона Кридмура или Гарри Рэнсома (она тоже приложилась к бутылке). Один из работников предположил, что, возможно, они прямо сейчас испытывают свое секретное оружие в каком-нибудь подвале и взорвут весь город, если полицейские не успеют их задержать. Другой работник заметил, что в этом нет ничего смешного.
Говоря «полиция», я имею в виду как полицейских, так и членов городского народного ополчения – их можно было отличить по форме и ружьям вместо пистолетов и тускло блестевшим медным нагрудным знакам. Некоторые были вовсе не в форме или в такой, что мы ее могли ее опознать.
* * *
Наверное, это ПОРТРЕТ АДЕЛЫ. Или то, что она мне о себе рассказала.
Портрет Аделы
– Чудесное творение, – сказал я. – Ваше пианино. Как вам удалось?
Адела покачала головой:
– Игрушка.
– Вы готовы застрелить человека из-за игрушки?
– Это вопрос принципа, мистер Роулинз. Все, что у меня осталось.
– Мне известно это чувство, мисс Адела, очень хорошо известно. Я сам что-то вроде предпринимателя, изобретателя и странника и знаю, каково оказаться на дне. Я родом из города Гамлина. А вы, похоже, из Дельт.
– Вы сами знаете, что из Дельт, мистер Роулинз. Зачем же спрашиваете?
– Я хочу знать историю этого пианино. За всю жизнь я не видел ничего прекраснее – кроме, разве что, кое-каких моих собственных творений, – и мне нечасто доводится поговорить с кем-то, кто в этом разбирается. В общем, я желаю знать, кто в кого сейчас будет стрелять.
– Меня зовут Адела Котан Йермо. Я третья дочь и пятый ребенок шестого барона Йермо. Меня научил стрелять один из приближенных моего отца. Он не хотел учить стрелять девчонку, но я хорошо заплатила. Не сомневайтесь в том, кто в кого успеет выстрелить, мистер Роулинз. Поскольку вы принесли извинения, я буду целиться вам в ногу – подобная милость допускается Кодексом.
– Отличное предложение. Постараюсь сделать так же, но ничего не обещаю. Вложите мне в руку оружие – и можете ждать чего угодно. Меня никто не учил защищаться, не считая сестры Джесс, да и то дело ограничилось швырянием камней в кошек. У моего отца не было ни приближенных, ни денег. На что похож Йермо? Я никогда не был в Дельтах.
– Это седьмая из восьми богатейших бароний, производящая сахар и рис. Мой отец или братья смогли бы назвать вам количество производимой продукции и полученных с них доходов, сколько в баронии приближенных, работников и солдат. Я этого не знаю – меня давно там не было, мистер Роулинз, а сейчас все так быстро меняется. Хотите услышать о чудесных закатах, зажигательных танцах, сезоне дождей или разнообразных звуках и запахах джунглей?
– Джунглей? – прервала девушку Амариллис. – А правда, что…
Адела не обратила на нее внимания.
Я спросил:
– Что значит «Котан»? Похоже на слово из языка Племени.
Адела пожала плечами:
– Просто имя. У меня есть и другие – Адела Котан Мор Шатилльон Йермо и так далее, – каждое от какой-нибудь известной в Дельтах зажиточной семьи: Котан получили свое имя в честь каких-то развалин. Позвольте спросить, мистер Роулинз, почему вы солгали о пианино? Из гордости? Вам хотелось чем-нибудь похвалиться – неважно, принадлежит оно вам или нет? Я встречала немало таких мужчин.
– Это просто недоразумение, – развел я руками. – Должен сказать, мэм, что мои собственные достижения также заслуживают внимания. С самого детства я рассчитывал только на себя. В четырнадцать лет я построил свой первый электрический двигатель…
– Как и я, мистер Роулинз.
Какое-то время по пути к реке мы пытались друг друга переплюнуть. С боен несло едва заметным смрадом. Я узнал об исследованиях в области электричества, магнетизма, музыковедения и логики, которыми Адела занималась в юности, и рассказал ей о своих достижениях, должным образом приукрашенных. Девушка рассказала мне о своем странном детстве. Согласно традиции землевладельческих классов Дельт ее отец приготовил наследство для каждого из своих детей. В случае Аделы Котан Йермо семейный адвокат, незадолго до этого подцепивший какую-то пожирающую мозг болезнь, обычную для тамошнего жаркого и влажного климата, совершил непростительную ошибку, в результате которой юная Адела смогла полностью распоряжаться своим состоянием в двенадцать, а не в двадцать один год.
Адела смотрела в будущее. Она наняла учителей, некоторых из которых выписала из Гибсона и Джаспера. Она изучала математику, логику и музыку. Из них только музыка была подобающим предметом для богатой наследницы. Отец пригрозил отказаться от дочери, когда она принялась за механику и электротехнику. Адела велела выстроить себе дом на краю поймы – тогда ей было пятнадцать. Она наняла слуг. Отец метал гром и молнии. Вся семья стыдилась эксцентричности Аделы. Когда брат попытался ее похитить, она наняла телохранителей. Примкнув к освободительному движению, Адела покупала холмовиков и давала им свободу, только чтобы позлить отца, она пыталась выучить их язык лишь из-за того, что это считалось невозможным. Девушка вела не по годам серьезную переписку с профессорами из Джаспера и Гибсона, и ей, в отличие от меня, отвечали. Она ставила эксперименты с магнетизмом и электричеством. Все это было похоже на ту свободу, о которой я мечтал в Восточном Конлане, но Аделе не нравилась такая жизнь, и я подумал, как, должно быть, думают время от времени все, о том, как велик и странен этот мир. Я рассказал Аделе о своем видении света, а она – о том, как видит грядущий век – век автоматизации. Адела заявила, что в будущем исчезнут бесконечные производства с наемными работниками и придет время праздности, пара и шестеренок. Эта миниатюрная девушка в мыслях создала множество высоченных механических людей, которые, выстроившись в ряды, трудились повсюду. Она творила жизнь. У природы это выходит легко, в мире полно бесцельно роящихся букашек и жуков, и Адела считала, что человеческий разум вполне может достичь того же. Я представил, как равнина у ее дома заполняется рядами железных людей, во время наводнений похожих на жертв катастрофы, о которой могли написать газеты в Джаспере. Не так уж сложно таким образом просадить большую часть огромного состояния меньше чем за десять лет.
