– Вы могли его найти, – сказал мистер Карсон. – Могли найти его в Уайт-Роке.
– Что ж, делайте что хотите, мистер Карсон. Мы все здесь занятые люди
[13].
* * *
Так я стал знаменитым.
Мистер Карсон отправил мой рассказ в печать, а в это время адвокаты и детективы мистера Бакстера спорили с адвокатами и мускулистыми, заляпанными чернилами сотрудниками «Джаспер-сити Ивнинг-Пост». Чем больше они бушевали, угрожали и поносили меня, тем больше убеждали мистера Карсона в том, что я говорил правду. От сыпавшихся с обеих сторон исков у меня голова шла кругом, а назавтра тираж газеты был задержан, но слишком поздно – тайна перестала быть тайной. Статья почти целиком была написана с моих слов и была почти полностью правдивой. Я рассказал мистеру Карсону все, что знал о Лив и Кридмуре, а также еще кое-что. Я сказал, что они нашли захороненное древнее оружие Племени и что я видел его своими глазами. Я сказал, что Процесс Рэнсома был единением последнего слова науки и магии Племени. Я сказал, что Лив и Кридмур отправились на Запад, чтобы защитить Джунипер от Линии, я же пришел в Джаспер, чтобы дать ему бесплатную энергию, свет и тепло в зимние вечера для каждого горожанина и, самое главное, непобедимое супероружие, перед которым не выстоит ни один противник. Если бы, говорил я, если бы только я смог освободиться от судебных тяжб с мистером Бакстером…
Я пообещал подарить Аппарат Джасперу. Я думал, что если заставлю город меня полюбить, то это помешает банде Бакстера или «Плавучего мира» меня убить или похитить, и в чем-то это, наверное, сработало, ведь я все еще жив. Оказалось, что седовласый сенатор, обедавший с мистером Карсоном, как раз должен был переизбираться на новый срок, и он воспринял мой рассказ о защите и процветании Джаспера так близко к сердцу, что решил сфотографироваться, обняв меня за плечи и оттопырив большие пальцы, с такой довольной улыбкой, словно сам меня создал. Эту фотографию и увидели жители Джаспера на следующий день.
В тот же день «Ормолу» осадила толпа, ошибочно решившая, что я все еще там жил. Большинство горожан, кажется, хотели лишь моего автографа и обещания спасти Джаспер от войны или отписать им часть прибыли. Кое-кто желал, чтобы я вылечил его от рака – такие возможности начали приписывать Процессу через несколько часов после выхода в свет номера газеты со статьей мистера Карсона. Не думаю, что в этом есть моя вина. Были молодчики, решившие прославиться, застрелив меня, что привело к некоторым беспорядкам, в результате которых пострадал мистер Куонтрилл. Он подал на меня, мистера Карсона и газету в суд. Но я был уже далеко от «Ормолу». Впервые я узнал обо всем этом, когда Адела отыскала меня, влепив при этом мне пощечину.
– Как ты мог?! – закричала она. – Почему ты не сказал, что хочешь… А как же наш план? Мы же собирались в Джунипер. Мы хотели сбежать. Я хотела сбежать. Теперь они тебя уничтожат, Гарри, у них не будет выхода.
– Они бы и так меня уничтожили. В общем, я и не такое видал. Помнится, когда мы встретились в первый раз, ты хотела меня застрелить…
– Они нас всех уничтожат.
– Все образуется. Понимаешь, мир сейчас пребывает в хрупком равновесии. Настроения царят странные. Все, кто где-то был в этом году, это знают. Я это знаю, я знаю, что ты это знаешь, мистер Бакстер это знает, а тем, кто стоит за ним, сообщает об этом статистика. Неизвестно, о чем говорят по ночам в кулуарах «Плавучего мира», но и она это знает, как и ее хозяева, которые шепчутся об этом в Ложе. Они боятся дать этому название, но я не боюсь – это перемены, неопределенность, это грядущий век. Я говорю, как на трибуне, но ничего не могу поделать, Адела, я хочу сказать, что город на грани бунта. Как и вся Территория. Любая из сторон может утратить преимущество, а то и обе. Все сейчас следят за каждым моим движением. Если я исчезну, все полетит к чертям. Люди Бакстера не осмелятся… Не смотри на меня так недоверчиво – у меня все под контролем.
* * *
Не помню, где Адела меня нашла. Те дни были похожи на водоворот. Сначала мистер Карсон спрятал меня в одном из своих особняков на утесе, но вскоре был арестован, и даже после того, как его отпустили без предъявления каких-либо обвинений, возвращаться казалось мне неправильным. Меня вызвали в Сенат, чтобы я подтвердил свои заявления, и я, кажется, довольно неплохо выступил, потому что по крайней мере половина из присутствующих джентльменов мне аплодировали, а потом подошли пожать руку, хотя другие сенаторы подняли на смех и назвали бессовестным оппортунистом. Меня пригласили в оперу, где убедили подняться на сцену и поклониться публике, среди которой оказался один из главных управленцев Треста мистера Бакстера с женой, они встали и покинули зал. После выступления Затычка и Свинья попытались применить ко мне силу, но были сметены толпой хорошо одетых, но разгневанных людей, и я никогда больше не видел их неприятных лиц. Два сенатора наперебой предлагали мне переехать к ним жить. Однажды меня пригласили в музей Джаспера с предложением пожертвовать медный лист в их коллекцию и три раза – выступить с лекцией в университете Ванситартта. В первый раз я выступал в увешанном флагами лекционном зале, полном ученых-естественников, на тему свободной энергии. Во второй – беседовал с профсоюзом университета о политической ситуации в Западном Краю, а в третий – беседовал с членами Дискуссионного клуба Чаттертона на тему того, что именно таким молодым людям, как мы, суждено строить будущее. На четвертый раз меня поймали и показали полному залу кивавших с серьезным видом врачей как классический случай ксеноманической паранойи – этими словами врачи Джаспера обозначают состояние несчастных душ, сводимых с ума нездоровой фиксацией на секретах Племени, которое, как считается, вызывается виной или порождает сублимацию. Я этого не знал, пока врач в черном плаще не сказал об этом, ткнув в меня указкой.
Я с триумфом вернулся в «Ормолу», в этот раз на сцену под свет софитов, всего на две ночи, но будьте уверены, я заставил мистера Куонтрилла заплатить мне сполна, так как все еще не простил его за предательство. Людей набилось в театр столько, что он чуть не треснул по швам. Я показал зрителям механическое апельсиновое дерево и прочие штуки, рассказал о Западном Крае и чуде в Уайт-Роке, о Лив и Кридмур и, возможно, дал несколько громких обещаний, которые потом не выполнил. Амариллис была на сцене вместе со мной, Адела отказалась. Здоровяк Чарли Броудер, добрейшей души человек, снова исполнил роль гиганта Кнолла в известной вам пьесе. Не знаю, как для него закончилась Битва за Джаспер, но он был мягким и отходчивым человеком, так что не думаю, что хорошо. Мой друг мистер Карсон назвал представление эксцентричным. В общем, за две ночи в «Ормолу» я заработал вдвое больше денег, чем за всю жизнь до этого.
В магазинах меня узнавали продавцы. На улицах останавливались извозчики. Я получил бесчисленное множество писем – это были угрозы, мольбы, предложения, вызовы, приглашения побеседовать, сыграть в карты или заключить сделку, – я прочитал горы этой бредятины в надежде увидеть весточку от сестер, но она так и не пришла. В Сенате несколько седых джентльменов, рассевшихся в зеленых кожаных креслах (по мне, все они были одинаковые – что сенаторы, что кресла), расспросили меня о войне, Процессе и природе моих разногласий с мистером Бакстером. Я объявил мистера Бакстера лжецом и мошенником, а затем прочитал сенаторам лекцию, основанную на моей собственной философии жизни. Не стану отрицать, что у славы были свои приятные стороны. В ту ночь меня упросили появиться на балу, устроенном женой одного из сенаторов, и только присутствие Аделы спасло меня от позора, ведь я не умел танцевать.
