Уснуть мне не удалось. Двое мужчин и их обольстительные речи не шли у меня из головы. Может быть, их не двое, а только один, вдруг таинственный незнакомец из часовни и принц — одно и то же лицо? Но если это так, почему он не открылся мне? А если это не он, то кто же?
Мне трудно было ответить на эти вопросы. Надо признаться, что я дольше чем обычно и более тщательно отбирала наряд: хотела быть привлекательной и заметила, что стала красивее, чем считала себя до тех пор. (Супруг так быстро начал пренебрегать мною, что я начала сомневаться в себе.)
На службу мы поехали втроем: я, муж и свекровь. Сначала мы прибыли во дворец. Нам была оказана честь сопровождать их высочества, поэтому мы обязаны были ждать их, сколько они пожелают.
Уже несколько недель я не появлялась при дворе. Когда герцог Савойский увидел меня, я уловила выражение радости у него на лице и поспешила отвернуться, почувствовав, что краснею.
Служба проходила как обычно. Принцы и принцессы причащались накануне, как и почти все придворные. В этой стране обряд причастия проще, чем у нас: грехи любви не берутся в расчет. Почти у всех дам здесь имеется по меньшей мере один воздыхатель; наиболее благонравные этим и ограничиваются, тогда как остальные никоим образом не стесняют себя и не считают, что поступают дурно. Если бы священники отказывали в отпущении этого греха, церкви опустели бы.
После службы все отправились к госпоже герцогине, у которой был накрыт великолепный стол для дам. Здесь не столь требовательно относятся к табели о рангах, и, к счастью, за нашим столом не было герцогов и пэров, которые тиранили бы нас так же, как это делается при французском дворе.
Виктор Амедей не садился за стол, он лишь обошел его, поговорив с каждой дамой. Приблизившись ко мне, он спросил чрезвычайно взволнованным голосом, поправилось ли мое здоровье и смогу ли я принять участие в празднествах, которые он собирается устроить довольно скоро, между Пасхой и Троицей. Впрочем, можно перенести их, добавил он, если я не совсем хорошо себя чувствую, так как он не допустит, чтобы меня не было на торжествах и тем самым они были лишены лучшего из их украшений.
Герцог, отличавшийся крайней бережливостью, не часто устраивал праздники и ясно дал мне понять, что посвящает их мне. Сидя за праздничным обедом, я была задумчива, хотя и старалась держаться как обычно; во мне все трепетало, поскольку герцог Савойский неотрывно смотрел на меня и, видимо, наслаждался моим замешательством. Но он не догадывался, что оно означает. Я всего лишь искала способ избавиться от него, не усложняя нашей семье положение при дворе. Хорошо зная его, я была уверена, что он затаит злобу, подобно всем мужчинам с таким характером, как у него.
К великой моей радости, после застолья надо было идти к вечерней службе. Ни о чем другом я думать не могла и, увидев у алтаря славного аббата Пети, решила рассказать ему обо всем, и немедля. Я попросила его навестить меня сразу после богослужения; чтобы не пойти на ужин к их высочествам, я заявила, что устала, и сидела одна в своей комнате, сгорая от нетерпения и желая открыть свое сердце достойному аббату.
Он не заставил себя ждать. Никогда, какая бы ни случалась беда, ждать его не приходилось; увидев, как я бледна и печальна, он сразу спросил, в чем причина моей грусти.
— Увы! Меня искушают, мой добрый отец, именно об этом я и хотела вам сразу поведать.
— Говорите, сударыня, доверьтесь мне, и да услышит вас Бог!
Я рассказала ему всю историю, с. первого дня, когда у меня закрались подозрения, включая случай в исповедальне и признание принца Гессенского.
Он слушал меня не перебивая, затем похвалил за искренность, за то, что, опасаясь за себя, пришла к нему вовремя, пока зло не успело еще пустить корни.
— Самое опасное во всем этом — любовь его высочества; теперь остался только один выход: пусть герцог поймет, что с вами он напрасно теряет время, и поищет утешения в другом месте. Откажитесь от участия в празднествах.
— Я сама только этого и хочу, но как отказать принцу?
— Не нужно никаких уловок; сделайте так, чтобы он пригласил вас опять, и смело скажите «нет».
— А если он рассердится на меня, а главное, на графа ди Верруа, если он лишит его доверия и тем самым лишит надежд на будущее?
— Это трудно, я знаю; если б вы были постарше, то, быть может, следовало бы хитрить, но такое юное создание, как вы, не должно подвергать себя опасности, так будьте же чистосердечны и откровенны.
— Но имею ли я право губить своего мужа, ведь он даже не подозревает об опасности и ее причине?
— Будьте осторожны, сударыня, вы уже назначаете цену долгу, и было бы грешно предполагать, что господин ди Верруа способен пойти на подобный торг.
— Я вовсе и не думала об этом; но если бы граф был в курсе происходящего, возможно, он нашел бы выход, которого мы не видим.
Кюре покачал головой:
— Тянуть время — значит все потерять, сударыня. Вспомните о высоком положении воздыхателя, его могуществе и его достоинствах.
— Я люблю своего мужа, сударь, — просто ответила я.
— Это лучший из доводов, сударыня, однако ваше отсутствие на празднестве делу не повредит.
Мы проговорили долго, обсудив вопрос со всех сторон, и пришли к выводу, что нужно лишить принца надежды на взаимность и, если меня вынудят присутствовать на празднествах, все рассказать свекрови, которая станет для меня лучшей зашитой и лучшим препятствием в замыслах принца.
На следующий день после этого разговора я напустила на себя важный вид и ждала, когда герцог Савойский подойдет ко мне, преисполненная решимости вежливо попрощаться с ним.
Он приблизился ко мне, когда я отошла к окну, и спросил, преодолела ли я внезапную усталость, помешавшую мне накануне присутствовать на ужине.
— Нет, ваша светлость, напротив, я утомлена как никогда.
— Надо поправиться до праздников: они скоро начнутся, сударыня.
— В это время я буду чувствовать себя еще хуже, ваша светлость.
— Что это значит, сударыня?
Я уловила насмешку в его глазах, а также уверенность в том, что он добьется своего, и это возмутило меня. Мой ответ прозвучал очень надменно:
— Это значит, ваша светлость, что я не люблю праздников и не намерена в них участвовать.
— А если подождать до тех пор, пока здоровье позволит вам сделать это?
— Даже в этом случае меня там не будет, монсиньор, и особенно в этом случае.
— Как угодно, сударыня, — ответил он, явно задетый за живое.
Полагая, что сказано достаточно, я не стала ждать, пока он соизволит меня отпустить, смиреннейшим образом сделала реверанс и удалилась.
Такая невообразимая вольность была красноречивее слов. Герцог еще минуту постоял у окна, чтобы прийти в себя. Он был чрезвычайно разгневан, но снова подошел к дамам и постарался вести себя очень любезно, хотя его переполняла ярость. В этот день он больше не заговаривал со мной и продолжал сердиться еще несколько недель.
