Академический мир все так же глубоко уважал Хокинга и интересовался его работой, но шумиха в прессе несколько смущала. Не требовалось особых математических навыков для того, чтобы подсчитать размеры роялти и сообразить, что за учебу Люси давно заплачено. Зелен виноград: послышались язвительные голоса, мол, его работа ничем не лучше исследований многих ученых, он привлек к себе внимание лишь из-за болезни. Один коллега утверждал, что “Стив и близко не попадет в лучшую дюжину физиков нашего столетия”
[237]. Учитывая, сколько великих физиков насчитывает ХХ век, коллега, быть может, и прав – Хокинг не стал бы спорить, – хотя насчет “и близко не попадет” это уж слишком. И все же подобного злопыхательства было на удивление мало. Хокинг чувствовал себя как рыба в воде в любой компании, и это было всем известно – более того, коллеги любили его. Гарвардец Сидни Коулмен, соперничавший с Хокингом не только как ученый, но и как еще один записной клоун у доски, только радовался, что растущая популярность вновь и вновь приводит Стивена в Америку, в том числе в Новую Англию. Другие физики тоже не предъявляли Стивену личных счетов, хотя он и затмил их своей популярностью.
Да, возможно, чисто научные достижения не принесли бы Хокингу всемирной славы и книга не разошлась бы миллионным тиражом. Справедливо ли упрекали Хокинга в том, что он сумел извлечь выгоду из своей болезни, въехал на инвалидном кресле к вершинам богатства и славы? По правде говоря, даже если Стивен предпочел бы иное, обычные люди и в самом деле больше восхищаются его несгибаемым мужеством, чем его научными открытиями. Хокинг не единственный, кому удалось преодолеть, казалось бы, непреодолимое и не терять положительного настроя в самых тяжелых обстоятельствах, но кто сравнится с его блестящим успехом – и с его обаянием?
На протяжении четверти века Стивен Хокинг сумел сохранить этот дух оптимизма, неиссякаемую решительность. Если его и настигало отчаяние, он не показывал вида. Его успех, сама жизнь зависела от его стойкости. Однако до тех пор Стивен нес ответственность только перед самим собой и своими близкими, а в конце 1980-х он сделался источником вдохновения и надежды для миллионов людей, и груз его ответственности возрос многократно. Всем этим людям – отнюдь не только инвалидам – требовалось от Хокинга и его супруги подтверждение: вопреки всем трагедиям жизнь прекрасна и человек велик. Неудивительно, что Хокинга тяготило бремя таких ожиданий. Он отнюдь не считал себя сверхчеловеком. Позднее он скажет, что не видел в себе ни трагическую, ни романтическую фигуру, “совершенную душу, заточенную в изувеченном теле. Я горжусь своим разумом, но и свое тело принимаю как часть себя”. Для инвалидов Хокинг, конечно, сделался величайшим примером, но ведь мало кто мог надеяться на такую же удачу, а Стивен во всем, кроме своего недуга, оказался просто счастливчиком.
Будь ее муж простым учителем физики, ему бы не выделили пятьдесят тысяч фунтов в год на сиделок, рассуждала Джейн Хокинг. Никаких компьютерных программ, синтезатора речи – он проводил бы бесплодные дни в лечебнице, вдали от родных, лишившись общения, возможности хоть чем-то заниматься. Бюрократическое равнодушие государственной службы здравоохранения возмущало Джейн, и она стала вести борьбу за людей с такими заболеваниями, как у Стивена, добиваясь выделения средств на домашний уход за тяжелобольными – нельзя отрывать их от семьи! Благодаря Хокингу университеты задумались о нуждах студентов-инвалидов и начали строить специальные общежития для тех, кто нуждается в постоянном медицинском уходе и при этом посещает занятия. В кабинете Хокинга на картотечном шкафу стоит абстрактная статуэтка из стекла – подарок “Дома Хокинга”, общежития для инвалидов при Университете Бристоля. Такие же помещения обустроил и Кембриджский университет.
И пусть кто-то считал этот успех не вполне заслуженным, в 1989 году Стивен мог сказать, что он вопреки всему одержал победу. Королева наградила его орденом Кавалеров почета – кроме самой королевы, этот орден одновременно могут носить не более шестидесяти пяти человек. Это одна из высших почестей, какой может отметить своего подданного британский монарх. Университет Кембриджа присвоил Стивену почетную степень доктора наук, хотя обычно членам своих же колледжей почетная степень не присваивается. Диплом Хокинг получил из рук принца Филиппа, канцлера университета, и принял участие в торжественной процессии, выходившей из здания Сената под пение хоров Кингс-колледжа и колледжа Сент-Джон и под аккомпанемент ансамбля ударных Кембриджского университета. “Этот год оказался для Стивена самым успешным, – сказала Джейн. – И он очень счастлив”
[238]. Он и правда любил свою работу. Сам Стивен говорил: “У меня прекрасная семья, успехи в работе, я написал бестселлер. Чего еще и желать?”
[239] Он заслужил свою славу и имел право насладиться ею. Человеку, в 21 год думавшему, что его жизнь кончена, такой поворот событий мог и в голову ударить: эк он подшутил над судьбой!
Но подшучивала и судьба: оглушительный успех книги повлек за собой и кое-какие не столь благоприятные последствия. Меньше времени оставалось на работу. Студенты жаловались на избыток “внеаудиторной деятельности”. Постоянные посетители – и Стивен никому не отказывал. Сплошные поездки – а он впихивал в свой график еще и еще. Огромное количество писем. На первые вопросы читателей “Краткой истории времени” он отвечал сам, но почти сразу же захлебнулся в этом потоке. Справляться с почтой пришлось аспирантам и секретарше.
Известность бывает подчас утомительной. “Благодаря своей популярности мне удается добиться, чтобы дело делалось, помочь другим инвалидам, – говорил Хокинг в одном интервью. – С другой стороны, меня всюду узнают, я никуда не могу отправиться просто так: люди подходят, говорят, как им понравилась книга, фотографируются со мной. Я рад иметь таких читателей, но все же иногда хотелось бы побыть одному”
[240]. Он запрограммировал синтезатор речи произносить фразу: “Меня часто принимают за него”. Или: “Меня часто принимают за Стивена Хокинга”. Кого он надеялся обмануть?
Чем плотнее набивал свое и без того перегруженное расписание Хокинг, тем сильнее его коллеги волновались, что науку он вовсе забросит. Однако исследования продолжались. Очередной визит в Калтех в июне 1990 года помог Стивену закончить одно давнее дельце. За шестнадцать лет со времени их спора с Торном накопились данные, свидетельствующие с вероятностью до 95 %, что Лебедь Х-1 все-таки черная дыра. Стивен решил, что настало время расплатиться по тому пари. Торн как раз уехал в Москву, а Хокинг “с сообщниками” проник в его кабинет, где висел обрамленный лист с условиями пари, велел написать на нем, что признает свое поражение, и вместо подписи приложил большой палец.
Покуда ставший знаменитостью физик объезжал дальние страны, в голове он путешествовал на куда более дальние – несравнимо более дальние – расстояния. Еще в 1956 году Джон Уилер придумал термин “квантовые кротовые норы”. И теперь Стивен пытался проникнуть сквозь эти норы туда, где не ступала не только нога, но и мысль человека – в “младенчество вселенных”. Остановимся рядом с ним вне времени и пространства – отсюда открывается лучший вид.
