Наибольшие надежды по части теории всего возлагались не на ту область, в которой трудился Хокинг, а на теорию суперструн. Однако подобного рода “мода” в физике сменяется то и дело, и как раз тот, кто работает в несколько иной сфере, может взглядом со стороны охватить несколько идей и увидеть, как их соединить во всеохватывающую теорию. С другой стороны, кое-кто считал, что для физика-теоретика Хокинг уже староват. Великие открытия совершаются в этой науке молодыми: требуется свежий ум, дерзость и страсть, даже некоторая наивность юности. Но Хокинг и после сорока не утратил этих качеств. Не стоило сбрасывать его со счетов.
Хватит ли ему на все задуманное времени? Болезнь прогрессировала, однако существенно замедлилась. Тревожился ли он сам о том, что смерть может настигнуть его прежде, чем он завершит свой труд? В 1990-м Хокинг ответил, что никогда не заглядывает так далеко в будущее. Он столько уже прожил под угрозой скорой смерти, что перестал бояться. Его труд – часть командной работы, не станет его – продолжат другие. Он никогда не заявлял, будто в поисках теории всего без него не обойтись. “Но и умирать я не спешу, – уточнял он. – Еще многое хотелось бы сделать”
[256].
В июне 1990 года, через десять лет после той Лукасовской лекции, я спросила его, какие изменения он внес бы в свою речь, доведись ему произнести ее заново на юбилей. В самом ли деле близится конец теоретической физики? Да, отвечал он, однако до истечения ХХ века этого не произойдет. И многообещающим кандидатом на роль теории всего уже не казалась супергравитация N=8, как он утверждал тогда. Теперь на первое место выдвинулась теория суперструн: основные объекты вселенной состоят из крошечных вибрирующих суперструн, а различные частицы – это разные формы вибрации этих струн. На разработку этого направления требовалось время. Еще лет двадцать или двадцать пять, предполагал Стивен.
Я спросила его, поможет ли его гипотеза об отсутствии граничных условий ответить на вопрос о граничном состоянии вселенной. Он ответил утвердительно.
Хокинг сказал также, что теория кротовых нор стала важным этапом на пути к теории всего. Она объясняет, почему ни теории суперструн, ни другим теориям не удается предсказать фундаментальные числа вселенной, например, заряды и массы частиц.
А что произойдет, когда теорию всего наконец создадут? По мнению Хокинга, заниматься после этого физикой – все равно что ходить в горы после покорения Эвереста. И все же в “Краткой истории времени” он назвал это завершающее открытие всего лишь началом, потому что теория всего объяснит, как устроена вселенная, почему она так устроена, однако не объяснит самого факта ее существования. Теория всего – это лишь набор правил и уравнений. “Что вдыхает жизнь в уравнения и создает вселенную, которую они описывают? С какой стати вселенная вообще соизволила существовать?”
[257] На эти вопросы традиционная наука с ее математическими моделями ответить не сможет.
Хокинг не прекращал поисков. “Если б я ответил на эти вопросы, я бы знал все, что важно знать”
[258]. “Ибо тогда нам станет понятен замысел Бога”
[259]. Такими словами он закончил свою книгу, однако интервьюеру с телевидения признавался: “Я уже не так уверен, что нам удастся понять, почему вселенная существует”
[260]. Но он не задавался вопросом, так ли уж необходима теория всего, чтобы познать разум Бога, или же, как пыталась убедить его Джейн, существуют и другие пути к Богу, кроме науки.
Звездопад
В 1990 году Хокинг был удостоен почетной степени доктора Гарвардского университета. Присутствовавшие на церемонии и последовавшем за ней приеме с умилением вспоминали, как получавшая вместе с Хокингом ту же награду Элла Фицджеральд спела специально для него.
Перед кабинетом Хокинга появлялись непривычные, не из мира науки люди – их, словно обычных студентов, заставляли ждать перед дверью с маленькой табличкой. Хокинга снимал уже не местный и даже не нью-йоркский фотограф, а фотограф папы римского Франсис Джакобетти, в гостиной DAMPT толпились помощники Федерико Феллини. Джакобетти полагал, что характер человека точнее всего проступает в руках, радужке глаза и в обороте в полупрофиль – так он снимал знаменитостей для выставки в Париже, которой предстояло объехать весь свет. Рядом с портретом Хокинга оказались профили Фрэнсиса Крика, писателя Гарсиа Маркеса, архитектора Йо Мин Пея.
Но мало телеинтервью – очередная новость вызвала лихорадочное оживление в гостиной и жаркие перешептывания по углам: Стивен Спилберг задумал снять фильм по “Краткой истории времени”, режиссером станет молодой Эррол Моррис.
Моррис превзошел все ожидания. Этот вундеркинд в десять лет слушал лекции об устройстве Солнечной системы, подростком освоил виолончель и учился у Нади Буланже в Фонтенбло, студентом ставил альпинистские рекорды в американском национальном парке Йосемити, потом без особого удовольствия писал диплом по истории науки в Принстоне (у Джона Уилера) и по философии в Беркли. Ни одному из этих занятий Моррис не собирался посвятить всю жизнь, но приобрел бесценный опыт, помогавший ему понять других незаурядных людей, в том числе и Хокинга
[261].
В Беркли не поддержали затею Морриса связать в дипломной работе юридическую невменяемость, фильмы ужасов и убийц из Висконсина, и молодой человек реализовал свой интерес к истории преступлений, обратившись к документальному кино. Поворотным моментом стало знакомство с Рэндалом Адамсом, приговоренным к смертной казни за убийство полицейского в Далласе. Моррис усомнился в справедливости судебного решения и взялся самолично расследовать дело. У него имелся достаточный для этого опыт – пока документальные фильмы не приносили прибыли, Моррис несколько лет подрабатывал в Нью-Йорке частным детективом
[262]. По делу Адамса Моррис тоже снял фильм, нашел разгадку преступления, добился освобождения невиновного. В 1988 году вышла “Тонкая голубая линия”, и критики единодушно признали Морриса мастером документального жанра. Он по праву обозначил себя в титрах “режиссер-расследователь”
[263].
И этому необычному, блестящему и сложному молодому человеку Спилберг поручил перенести на экран “Краткую историю времени”. Одной из главных задач режиссера Моррис считал “извлечь из ситуации суть, не нарушив тайну”
[264], и этим же принципом он руководствовался в работе с Хокингом.
