— Надо бы предупредить тебя. Ребята говорят, тут без подогрева.
— Ничего.
Я вошла в воду, и от холодной воды в голове у меня прояснилось. Зато сразу защипало все ссадины — от хлорки. В воде я просидела до полуночи. В небе висела четвертушка луны. Среди облаков светили звезды.
Полотенце.
Еда.
Кто-то шепчет:
— Отдохни. Завтра будет новый день.
— Отдохнуть. Да.
Женщины расположились в одной комнате. Мужчины — в другой.
На стене висела олеография с Иисусом, окруженная засохшими расплющенными москитами. Голгофа для москитов. Знаменитое комариное кладбище.
Решетка у кровати провисала, я переложила матрац на пол.
Сон опустился на меня, как нож гильотины, — отключилась моментально. Никаких кошмаров. Вообще никаких снов.
Все в порядке, Рики. Все в порядке, мам.
Все в порядке.
Я — в Америке, и принялась за дело, и ночь тиха, и в мире царит покой.
Покой Карфагена.
Покой малышки Марии Анжелы.
Покой замерзшей могилы.
Глава 4
Невольничий рынок
На складе — жара. За дверью — снег. Снег, которого я никогда не видела. Искала его в Мехико-Сити на вершине Попокатепетля. Но не нашла ничего, кроме озонового тумана.
— Это еще что за хрень? — спрашивает какой-то человек.
Руки он заложил за спину и скептически нас оглядывает. Затем указывает пальцем на Пако:
— Ты, хмырь, кто такой?
Пако пожимает плечами. Человек надвигается на него, нависает, но сгорбившаяся молчаливая фигура Пако излучает такое неповиновение, как будто сила на его стороне, а не на стороне высокого американца.
Тот поворачивается к Педро:
— Я серьезно. Двое ребят, две женщины и гребаный старик. Это, наверно, шутка. Где настоящий товар?
Товар. Так вот, оказывается, что мы такое!
— Я только что привез их, — говорит Педро.
— Точно, так и есть, только что привез, твою мать!
— Несмотря на серьезный риск, — добавляет Педро и, не удержавшись, бросает на меня мимолетный взгляд.
— Лет тебе сколько? — спрашивает американец Пако.
Педро переводит вопрос.
— Двадцать восемь, — отвечает Пако.
— Брехня. А другому и того меньше. Покажите руки, вы, оба, — требует он.
Пако и парень из Гватемалы вытягивают руки. Американец смотрит, нет ли на них следов уколов, мозолей и качает головой:
— Это городские ребята. Отбросы Хуареса. Тяжелой работы в жизни не нюхали. Господи… Этот просто жалок. Мне на стройку сильные мужики нужны. Не дети гребаные, старики и бабы.
Он снимает с головы куполообразную кепку с надписью «По мне не ходить», уж не знаю, что это должно означать.
Без нее он даже словно становится выше. Два метра без малого. Вес за сто килограммов. Около сорока пяти лет. Окидываю его пристальным взглядом полицейского, запоминаю детали. Морщины на лице, шрам под ухом. Стрижка «ежик», волосы красит в каштановый цвет, но козлиную бородку не трогает, в ней видна седина. Голос от природы грубый. Привык к власти, командовать для него — дело повседневное и приятное. Спина прямая, живот подтянут, словом, на типажей «Симпсонов» не похож. Атлетичен. Силен. Нижняя челюсть, как обух топора. В общем, настоящий американский герой вроде тех, кто высаживался на Луну, пока Кастро хвастался десятипроцентным приростом урожая сахарного тростника.
— Ты. Как зовут?
— Мария.
— Мария. Как же иначе?! Понимаешь, в чем беда вашей гребаной культуры? Ни хрена оригинальности. Индейская кровь. Десять тысяч распроклятых лет, и некому, черт побери, колеса изобрести!
— Мария Елизавета, — присочиняю я.
— Откуда будешь?
— Из Юкатана.
— Юкатан. Знаю. Была когда на Чиксулубе?
Отрицательно качаю головой.
— Не была, твою мать. Ну правильно… А чего ты там забыла? Это где комета в Землю врезалась, из-за этого все динозавры передохли. Чего ты там не видела? Господи, ни хрена любознательности!
Киваю, встречаю его взгляд и опускаю глаза на бетонный пол.
— И чем занимаешься, Мария Елизавета? — говорит он, подходя вплотную так, что едва не касается грудью моего носа.
На нем ковбойские сапоги, слегка расклешенные черные джинсы и длинное шерстяное пальто. Другой бы за отсутствием определенных черт личности в костюме ходил, но этот — нет. Это его облачение, которое легко не заметить, если не смотреть. Но я-то смотрю. А объемистый и тяжелый предмет в кармане пальто — пистолет.
Он поддевает пальцем мой подбородок и поворачивает голову к себе.
Глаза у него серо-голубые, холодные, как пепел.
— Была горничной, — говорю я. — Работала в нескольких отелях в Канкуне, там много американцев останавливалось.
— Здесь тебе не Канкун.
Педро предчувствует неприятности. Остальным кажется, что мне повезло, но Педро-то знает мне настоящую цену. Он с подобным еще не сталкивался: девка, кажись, не из полиции и не federale, как по-испански называют агентов ФБР, иначе это бы уже выяснилось. Так откуда же она взялась такая?! Короче, он мечтает от меня избавиться, и чем скорее, тем лучше.
— Она нянькой еще работала. Крепкая, с детьми ладит, — говорит Педро.
Американец обнюхивает меня, как полицейский.
— Путанить приходилось? — спрашивает он по-испански.
Мотаю головой.
— Ну, если начинать, сейчас самое время: скоро состаришься… Дети есть?
— Нет.
— Сотня в неделю, работа по дому. Тяжкий труд, твою мать. Но в пять раз тяжелее доставлять нашим работягам маленькие радости. Обдумай мое предложение. Эстебан тебе все растолкует. — Он трогает мою щеку указательным пальцем. Пако хочет что-то сказать, но я взглядом показываю ему, чтобы молчал: все нормально. Американец улыбается и гладит меня по голове.
«Если прикоснется к груди, — думаю я, — черт с ним, с планом, дам ему коленом по яйцам, а когда упадет, попробую сломать нос подошвой кроссовки».
Десять долгих секунд он меня рассматривает.
Ну и что ты увидел, друг?
Будущее? Прошлое? Трупы в пустыне, один без головы, оба черны от мух, которые облепили тела и откладывают в них яйца.
А что вижу я, глядя на тебя?
Какой-то намек. Проблеск.
Совсем недавно я и рыбы не убила бы. Но теперь чувствую, что убью. И не только рыбу.
