— Ох. А куда же я иду?
— Сама знаешь, — отвечает она равнодушно и медленно закрывает за собой дверь.
Иду по площадке. Мамина дверь. Тук-тук.
Открывает Рики. Выглядит хорошо. Голубая рубашка из чистого хлопка, американские брюки из хлопчатобумажного твила, мокасины.
— Здравствуй, дорогая. — Он целует меня.
— Ты сегодня красавец, — замечаю я.
— Мог бы сказать то же и тебе, — отвечает он.
— Но не скажешь.
— Обязательно скажу. Прекрасно выглядишь.
— Как она? — спрашиваю я, переходя на шепот.
— Как обычно. Я цветов принес. Чтобы приободрить.
— Ну какой же хороший сын!
— Хочу быть упомянут в завещании, — говорит он, ухмыляясь.
Беру его за руку, входим в комнату. Шторы здесь задернуты, свет потушен, только у алтаря горят свечи. Пыль лежит слоями, один слой поверх другого. Мама сидит у стола, который мы с Рики ей купили, за картами таро. Она даже не замечает, как я бочком подхожу к ней. На ней рваное платье, выставляющее на обозрение левую грудь. Лицо изможденное. Со времени нашей последней встречи она похудела, ничего не выражающее лицо, взгляд отсутствующий, как будто ее мысли сейчас где-то далеко-далеко.
— Привет, мам. — Я целую ее.
— Здравствуй, моя девочка, — отвечает она, мельком взглянув на меня, и снова погружается в карты. Не знаю, что она с ними делает, и знать не хочу.
— Она похудела, — говорю я Рики.
— Обменивает продуктовые талоны на свечи и заклинания жриц.
В комнате полно магического барахла. Боги и богини лукуми — прямо из Западной Африки. Некоторых я узнаю, но большинство совершенно незнакомые. Тут и представители других пантеонов: латунный Ганеш и его мать, Сарасвати. Фаянсовая Дева Мария. Молитвенные флажки из Тибета. Огромный вырезанный из дерева Аполлон.
Мама бормочет над картами.
— Она здорово сдала.
— Да нет, нисколько. Она молодец. — Рики качает головой.
— Что-то непохоже.
— Ты, в отличие от меня, редко ее видишь, — говорит брат с улыбкой, призванной показать, что он меня не осуждает.
— Эти сучки взяли ее на крючок со своей магией. Они у меня живо забудут о ее продуктовых талонах, — грозно заявляю я.
— Я ведь приношу еду, так что все нормально, — успокаивает меня Рики.
— Ну просто святой, да и только, — признаю я, улыбаясь несколько саркастически.
Тишина. Секунды превращаются в минуты. Клаустрофобия. Встань. Походи. Я снова замечаю, что отцовский прах исчез с полки камина. Даже думать не хочется, что она с ним сделала.
Проходит еще некоторое время. Еще сколько-то удушающих секунд. Господи, до чего же я ненавижу эту квартиру!
— Извините, не могу тут больше, — выпаливаю я.
Рики кивает:
— По крайне мере скажи маме, что уезжаешь за границу.
Она задремала. Становлюсь перед ней на колени, беру ее руки, целую. Она смотрит на меня, в желтых глазах появляются искорки.
— Моя дорогая, — бормочет она.
— Мам, я сейчас пойду. Уезжаю ненадолго.
Она понимающе качает головой и вдруг, как будто завеса на мгновение приподнимается, говорит:
— Будь осторожна.
— Обязательно.
Рики выходит проводить меня на лестничную клетку.
— Не забудь свои бумаги. — Он вручает мне анкеты, присланные из Министерства внутренних дел. За них, разумеется, предстоит заплатить, но после оплаты я стану обладательницей столь желанного и столь же недоступного большинству кубинцев разрешения на выезд из страны.
Выездная виза. Ключ от двери тюремной камеры.
Подношу конверт поближе к свету и целую.
— Как же случилось это чудо? Вероятно, все-таки ты подсуетился?
— Будь я личным секретарем гребаного министра, и то о таких вещах не стал бы просить. Нас бы всех отправили на плантации.
— Тогда как же?
Пожимает плечами:
— Загадка.
— Это точно.
Последний акт.
Первые часы после полуночи.
Когда все соглядатаи спят.
Стук в дверь квартиры.
Кого это черт несет?
Открываю.
— Так ты, значит, действуешь через мою голову? — с горечью спрашивает Гектор.
От него разит ромом. Взгляд затуманен.
— Клянусь, нет.
— Значит, Рики?
— Я его не просила.
— То есть он хлопотал по собственной инициативе?
— Мне он сказал, что ничего не предпринимал.
Гектор протискивается мимо меня в квартиру, садится на мою кровать.
— Долго не могу. Анне сказал, иду подышать воздухом. Выпей, — говорит он, протягивая мне фляжку.
— Спасибо, не хочу.
— Мать вашу, Рики и Меркадо. Останешься в Штатах — мне конец. Моей семье — конец. Твоей — тоже. Всем нам.
— Да я вернусь.
Он встряхивается, как мокрая собака.
— Я все еще, знаешь, могу им сообщить. Могу сообщить в ГУР или в министерство, что ты собираешься в La Yuma. Мог бы сказать, будто ты мне говорила о намерении там остаться, — рявкает он.
— Но ты же не сделаешь этого, Гектор.
— Не сделаю? — спрашивает он.
— Нет, — настаиваю я.
Он изо всех сил ударяет кулаком по кровати. Пугаюсь: если он начнет искать разрешение, перевернет все в комнате вверх дном. Соседи в коридоре, один телефонный звонок — и Гектора обвинят в злоупотреблении служебным положением. Но он уже выдохся.
— Нет, пока я не намерен становиться chivato. — Гектор вздыхает.
Прикладывается к фляжке, тяжело поднимается с кровати.
— Надо идти, — поясняет он.
В дверях хватает меня за руку, притягивает к себе, шепчет:
— Не езди никуда, Меркадо.
Я избавляюсь от его захвата простейшим приемом айкидо.
— Черт! — Он смотрит на меня так, будто я его оскорбила.
— Послушай меня, Гектор, я не дура. Да, я собираюсь сам знаешь куда, но обещаю: я вернусь. — Голос тверд, как сталь. — А теперь тебе лучше отправиться домой, Анна будет беспокоиться.
Он смотрит в пол, но не двигается.
— Ты поэт, Меркадо, — произносит он наконец.
— Не знаю, откуда пошли такие слухи.
— Пиндара читала когда-нибудь?
