В «Старбаксе» мы оказались первыми посетителями. Кофе был дрянной, не кофе, а помои. Но Эстебан выпил его, как мне показалось, с удовольствием и еще взял к нему печенья, а для меня два желтых банана и небольшой яркий апельсин.
Как выяснилось, Вайоминг находится в полутора часах езды на север от Фэрвью. По федеральным шоссе туда не добраться, но есть неплохая двухполосная дорога, очень тихая — редко когда кто проедет. За все время пути нам встретилось всего несколько фур и два пикапа. В общем, добираться было несложно. Повсюду стояли знаки, предупреждающие о лосях, оленях и медведях, но я никаких животных не видела.
«Ренджровер» хорошо справлялся с путешествием, только верх иногда здорово парусил. Желая обсудить с Эстебаном качества машины, я позволила ей отклониться от курса чуть больше, чем следовало, но он этого даже не заметил.
— Хорошо держит дорогу, — заметила я.
— Угу.
— Центр тяжести высоковат.
— Да?
— Я вижу, у вас вмятина впереди.
— Что?
— В аварию попали, что ли?
— А, так, пустяки.
— Что было-то?
— Да просто веди, твою мать, Мария, недалеко уже.
Вскоре после пересечения границы штата Эстебан велел свернуть на дорогу, которой пользуются служители парка. Она вела к замерзшему озеру, вокруг высился заснеженный лес.
Мы остановились на небольшой, совершенно пустой стоянке.
— Где это мы? — спросила я.
Эстебан ухмыльнулся.
— Нравится? Идеальное место. Сотрудники Службы национальных парков не бывают здесь со Дня благодарения до конца апреля. Сюда никто не приедет. Подледная рыбалка запрещена: озеро хоть и замерзает, но лед недостаточно прочен, чтобы выдержать человека. Так что место идеальное, — ответил он.
— А мы на рыбалку приехали?
— Нет. Ты что, не слышала? Лед недостаточно прочен. Ходить по нему можно, но для домиков, которые ставят рыболовы, он ненадежен. Будь уверена, тут до конца зимы никто не появится.
— Не понимаю. Тогда что мы-то тут делаем?
— У нас встреча.
Тут до меня стало доходить.
— Понятно. А с кем?
— С людьми из Саскачевана.
Я хотела расспросить поподробнее, но Эстебан приложил палец к толстым обветренным губам. На этом разговор и закончился.
Через несколько минут стало холодно, и он велел включить двигатель и обогреватель.
Ругая уже жару, Эстебан пытался поймать какую-нибудь испаноязычную радиостанцию, но горы блокировали прием из Денвера, а в Вайоминге можно было выбирать лишь между песнями об Иисусе в исполнении бездушных белых людей и песнями в исполнении бездушных белых людей об их любовных страданиях.
Незадолго до семи Эстебан выключил радио, развернул машину, вынул ключ и убрал к себе в карман.
— Что происходит? — заволновалась я.
Он достал из бардачка лыжную маску и натянул себе на голову.
— Вы что, вашу мать, делаете?
Он открыл дверь у переднего пассажирского сиденья, пошел к багажнику, вытащил спортивную сумку и охотничий карабин. Потом подошел к дверце у водительского сиденья и поставил сумку мне на колени.
— Слушай меня, Мария, все очень просто. Ты отдаешь им сумку, они дают тебе другую. Нам нет нужды проверять товар, а им нет нужды пересчитывать деньги. Мы все друг другу доверяем. Просто сумка за сумку — и все.
— А почему вы сами не хотите?
— Буду с карабином в лесу, прикрою тебя, — сказал он. — Не беспокойся, я и одной рукой смогу выстрелить. Вот так. Не бери в голову вчерашнее, поверь мне, я не так уж плох.
— Погодите-ка минутку, мать вашу. Я встречаюсь с вашими ди…
Эстебан нацелил карабин мне в грудь.
— Предлагаю отнестись к этому спокойно. Они сейчас приедут. Я прикрою тебя из-за деревьев, — пообещал он и, глядя на меня, стал пятиться в лес.
Мысли у меня разбегались. Что он будет делать, если я выйду из машины и побегу? Выстрелит? Нет. Но почему же нет? При всех его разговорах о Великой Мексике, какой она была сто пятьдесят лет назад, что я для него? Очередная нелегальная иммигрантка, расходный материал, да к тому же chiqutea — куколка.
Когда он уже почти скрылся за ветвями большой сосны, я крикнула:
— Неудивительно, что все свалили от тебя в Лос-Анджелес!
Он не ответил, и через две секунды я его уже не видела.
Ждала, сидя в машине.
Десять минут. Двадцать. Тридцать.
Тут появились люди.
Точнее — мальчишки. Светловолосые канадцы в толстых шубах. Мешки под глазами их немного старили — можно было дать лет по двадцать с небольшим, хотя водительские удостоверения, наверно, это не подтвердили бы.
Их голубой «додж-рэм» остановился рядом с «ренджровером».
Я вышла из машины. Вышли и мальчишки. Ехали всю ночь, от них пахло усталостью и страхом — так пахнет от людей в здании Министерства внутренних дел на Plaza de la Revolución.
Я им — деньги, они мне — две сумки: большую прозрачную с белым порошком и еще большего размера с марихуаной.
— А что это белое? — спросила я.
— Лед-девять из Японии, доставлен через Гавайи, — сказал один.
Они были рады. Не ожидали увидеть здесь женщину. Им хотелось поговорить о том, как доехали, о деньгах, обо всем. Но меня не оставляло неприятное ощущение в затылке. Я беспокоилась за них. Злой и униженный, Эстебан вполне мог бы убить их обоих и оставить себе и наличные, и наркотики. Убил бы нас троих, снял с руки повязку, нацепленную для вида, и поехал бы обратно, хохоча всю дорогу.
— …а Дейл обосрался, совсем обосрался, слышь, я говорю ему, это не конная полиция, это начальник пожарной охраны… — тараторил один из них.
— Валите отсюда, — оборвала я его.
— Что?
— Валите, пока не поздно. Мой босс с карабином — вон за тем деревом. Я ему не доверяю. Уезжайте отсюда. Сматывайтесь.
Они и смотались.
Через пять минут к машине подошел Эстебан. Отвел затворную раму карабина, внимательно осмотрел патронник. Боевой патрон. Он действительно был готов стрелять.
— Молодец, Мария.
— Спасибо.
На обратном пути мы молчали. Уже когда подъезжали к Фэрвью, Эстебан сел за руль, теперь, по-видимому, рука позволяла вести машину. Он высадил меня у подножия горы Малибу.
— Что дальше? — спросила я.
— А ты как думаешь? Совершаешь обычный обход.
— Что, ни бонуса, ни отгула за мою помощь, ни чаевых?
