— Чьих?
— Ну, не могу по телефону. Впрочем, это же не секрет. Ты его помнишь. Разбил тот большой белый «бентли». Понимаешь, о ком говорю? На той вечеринке еще был. Ты у него в доме убираешься. Подумаешь, тайна!
Я потеряла дар речи.
Юкилис!
Все это знают.
И всем все равно.
— Ты меня слышишь, Мария?
— Да.
— Сможешь задобрить его, Мария? Не позволяй никому трогать мою машину. Приеду, всех порешу к хренам собачьим!
— Ладно.
— Ну хорошо. Держись. Я вернусь. Увидимся в понедельник.
Часы в комнате показывали девять вечера, но Пако уже спал — вымотался на сверхурочной работе.
Мне тоже надо выспаться.
Тихонько собрала все необходимое в рюкзачок и написала короткую записку Пако. Не слишком содержательную. «Пако, ты был мне не просто другом, но следующий шаг я должна сделать сама. Если все пройдет гладко, увидимся завтра утром до моего отъезда. Еду автобусом в Мехико. Если же пройдет неудачно, спасибо тебе за все. Люблю, Мария».
Прочла, перечла, подумала, что надо бы уничтожить, но оставила.
Выложила из шкафа свою одежду, рюкзачок, ключи от машины Эстебана.
Легла, укрылась простыней. Закрыла глаза.
Голова раскалывалась. Нервы ни к черту.
В соседней комнате споткнулся пьяный. Со скрежетом передвинул по полу кровать. Запел. Пако не пошевелился. Вот бедолага. Я стала рассматривать его лицо. Синяк на скуле, полученный в Нью-Мексико, пожелтел. Пако казался таким молодым, таким беззащитным… Мы все беззащитны. Каждый стоит на ящике с накинутой петлей на шее. Жизнь каждого висит на волоске.
Время шло. Сон так и не смилостивился надо мной.
Я посмотрела на часы. Без десяти одиннадцать.
Ну и черт с ним. Позвоню Рики. Хоть родной голос услышу.
В коридоре было пусто. Для Америки еще рано, по мексиканскому времени — поздно. Все с четырех часов на ногах, роют канавы, корчуют кустарник, убираются в комнатах, следят за детьми или готовят еду.
Я достала карточку и набрала номер брата. Пожалуйста, будь на месте, хотя бы на этот раз, hermano.
— Ciao, — раздалось в трубке.
— Ты ведь не имеешь в виду «прощай»? — спросила я.
— Дорогая, это ты!
— Я.
— Как дела?
— Хорошо… Слушай, Рики, я подумала, надо тебе сообщить: я попробую сегодня вечером.
Пауза.
— Это наш парень? — осторожно спросил он.
— Да. Ты попал в яблочко. Я понапрасну потратила тут уйму времени.
— Что собираешься делать?
— Не хочу говорить по телефону.
— Разумеется. Извини.
Наступила еще более долгая пауза. Деньги на карточке уходили как вода в песок.
— Вчера говорил с мамой. Она просила кое-что тебе передать, — произнес он наконец.
— Мама просила мне передать?
— Да.
— Что?
— Ну, ты же знаешь, в каком она состоянии, — осторожно начал Рики, подготавливая меня к тому, что сказали боги йоруба, или к маминым соображениям о необходимости остерегаться насильников, или к просьбе купить отцу апельсинов, чтобы он мог продать их на Панамериканских играх. Рики прочистил горло. — Просила передать тебе, что раскладывает пятьдесят вторую гексаграмму. Чтобы ты изучила пятьдесят вторую гексаграмму. По-моему, она имела в виду «И-Цзин», китайскую «Книгу перемен».
— Да, знаю. Я же на первом курсе китайский изучала, помнишь?
— Помню.
Опять молчание, обмен мыслями без слов.
— Что с ней случилось, Рики? Как думаешь, она стала такая из-за отца или из-за того, что было в тюрьме?
— Кто знает?.. Не из-за того, так из-за другого.
Я услышала, как Рики о чем-то спросили — кто-то находился сейчас в квартире вместе с ним.
— Подожди, — прошептал брат и прикрыл рукой трубку.
Нужно заканчивать разговор. Он все равно не поможет.
— Мне надо бежать, Рики. Люблю тебя.
— Я тебя тоже, сестра. Помни, необязательно что-то предпринимать. Можешь просто вернуться домой.
— Конечно.
— Будь осторожна.
— Постараюсь.
— Пока.
— Ciao.
Я положила трубку и посмотрела на телефон. Звонок не помог. Не придал сил. Скорее, отнял. Я казалась себе слабой и ничтожной, как будто затеяла всю эту историю из неуемного тщеславия. А еще смотрела свысока на Джека! Честно говоря, еще в пустыне надо было бы поумерить гордыню, а я всё носилась с ней и со своими высокомерными замыслами!
Я представила: ветер листает страницы сценария. Меркадо возвращается к себе в комнату. Камера показывает крупным планом ее лицо. Вид усталый. Она поворачивает дверную ручку. Скрипит дверь. Она входит в комнату, залитую лунным светом.
Слишком медленно. Посмотрим, чем кончается. Ага, вот оно!.. То ли я иду по Малекону, то ли сижу в кабинете следователя по уголовным делам округа Джефферсон?
Последняя страница вырвана.
Я опустилась на кровать. Дружище Пако, ты все спишь. Миллионы роликов в этой стране рекламируют по телевидению снотворные средства. Хотите крепко спать по ночам? Работайте, как гребаные мексиканцы.
Я снова легла, поставила будильник, чтобы разбудил через два часа. Натянула простыню на голову, попыталась уснуть. В конце концов два часа лучше, чем вообще ничего, а день предстоит долгий.
Глава 16
«Орудийный металл»
Движение на шоссе затихло. Лес затаил дыхание. Горы спят. Интерпретация пятьдесят второй гексаграммы — тоже гора, младший сын Неба и Земли. Мужское начало сверху, женское — снизу. Эта гексаграмма означает неподвижность. Но в «Книге перемен» покой рассматривается лишь как равновесие сил. Движение при этом всегда возможно и вот-вот начнется. Почему именно пятьдесят вторая, мама? И вообще, почему гексаграмма? Почему карты, стебли тысячелистника, культ сантерии? Зачем человеку, не имеющему будущего, беспокоиться о будущем?
Трепещут ресницы. Открываю глаза.
Пол. Стена. Две кровати.
Я не спала.
Пако по-прежнему спит, соскользнул в сон, как в глубокий колодец. Когда за ним явится всадник, Смерти придется прикладывать зеркальце ко рту.
Пако улыбнулся, будто прочитал мои мысли. Это одна из его улыбочек, которая может означать все, что угодно. Он не так прост, этот Пако.
Я подошла к окну. Шел снег, снежинки падали как вишневый цвет. Плыли в воздухе. Совсем не так я себе представляла снегопад. В старых многочастных советских фильмах, которые мы смотрели по субботним вечерам, снег всегда валил чрезвычайно обильно, снегопад казался непредсказуемым, опасным. Не таким тихим, как этот. И чего это французы, бежавшие в 1812 году из Москвы, так жаловались на зиму? Она прекрасна.
