Отступившее во время отлива море обнажило острые камни, оставив мелкие лужицы, в которых отражалось холодное небо. Скоро начнется прилив, и море вернется. Изменится ли что-нибудь?…
Погруженный в раздумья, я отошел достаточно далеко, туда, где галька уступала место тяжелому песку. Он мокро блестел и был покрыт пеной от медленно накатывавших волн. Вдруг я осознал, что мои вещи остались там, где мы разговаривали с парнем, и поспешил назад. Я же совсем его не знаю, а кроме тех сумок, у меня ничего не осталось.
Парень по-прежнему сидел рядом с моими вещами, даже не притрагиваясь к ним. Когда я подошел, он встал.
– Ну что, решили?
– Решил что?
– Поплывете с нами во Францию?
– Навряд ли, – ответил я. – Не знаю.
– Отплываем завтра из Шорема, с вечерним приливом. Назад не вернемся.
– Хорошо, постараюсь. Всегда хотел побывать во Франции.
– Ни разу не ездили?
– Нет, даже когда была возможность.
Парень махнул рукой на прощание и побрел по каменистому берегу в направлении Уэртинга.
Я окликнул его. Он обернулся.
– Ты слышал что-нибудь про бордель для африммских солдат? – спросил я. – Мне рассказывали, работал где-то неподалеку.
– Ну да, был тут такой.
– Где? Что с ним случилось?
– Его закрыли, когда африммы отступали. Всего несколько дней назад. Не исключено, что вернутся и вновь его откроют.
– Где он? – опять спросил я.
– Недалеко отсюда, минутах в десяти ходьбы. Старая гостиница.
Парень говорил что-то еще, но, охваченный жутким предчувствием, я практически ничего не слышал. Вроде бы в основном там работали белые. Женщины и подростки. При попытках бегства в них стреляли, а тела выбрасывали на пляж, прямо у гостиницы. Отштукатуренное белое здание на сваях, стоит на мысе. Выделяется, такое не пропустишь. Да и смрад разложения, тянущийся от трупов…
Я попятился от парня, чуть не зажимая уши от заполнявшего их оглушительного звона. Ноги сами несли меня в направлении той гостиницы.
Галька уступила место тяжелому мокрому песку, обнажившемуся из-за отлива. Оказавшись возле воды, я заметил, что она вовсе не такая чистая; напротив, она была очень грязная, вся в темных разводах – видно, в нее пролилась нефть или что похуже. От моря тянуло резким запахом дизельного топлива. Песок тоже был покрыт маслянистым осадком, который радугой переливался на свету.
Через пять минут я увидел эту гостиницу, узнал ее по описанию. Когда-то она была типичным курортным отелем в викторианском стиле, теперь на крыше развевались африммские флаги, а на белых стенах чернели лозунги. Я начал подниматься с пляжа в сторону мыса, но скоро заметил, что вокруг ошивается много африканцев.
До меня дошла вонь, про которую рассказывал парень.
Вечерело. С моря дул ветер. Он слегка разгонял трупный смрад, зато приносил резкий запах разлившейся нефти.
Я вернулся на пляж, сел на гальку и стал смотреть на море.
Здесь нефти было больше, на воде плавало множество пятен. Вязкая черная жижа покрывала пляж.
Тишина давила.
Маслянистые волны вяло накатывали на берег, не оставляя пены. Вода медленно прибывала. На рейде стоял крупный военный корабль; с такого расстояния я не мог различить его тип и принадлежность. Интересно, зачем он здесь, посреди моря? Караулит берег? Одна орудийная башня и правда была обращена в сторону суши.
На пляже появился взвод африммских боевиков. Каждый волок что-то громоздкое, вроде большого мешка. Бесцеремонно сбросив мешки на берег у самой кромки воды, они пошли назад в гостиницу.
Я поднялся и, увязая в густом слое нефти, подошел к свалке. Тела угадывались с трудом. Если бы я не знал, что они здесь, я бы принял их за большие маслянистые сгустки грязи. Всего трупов было двадцать два: все женщины, обнаженные и черные. Чернота была неестественной, но не из-за нефти, а из-за того, что кожу вымазали краской или дегтем.
Я пробирался между телами, закрывая нос и рот рукавом, чтобы не вдыхать отвратительный запах разлагающейся плоти. Наконец я наткнулся на два трупа, прижавшихся друг к другу. По волосам я опознал Изобель, а по лицу – Салли.
Я заметил, что не ощущаю ни горя, ни потрясения – ничего. Я лишился остатков чувств, стал пустой оболочкой, тенью себя самого. Оставаться рядом с трупами было невозможно, смрад стоял невыносимый. Я отошел к самой воде, потом вернулся, долго глядел на тела, затем вновь спустился к морю, посмотрел на военный корабль и опять пошел назад, разбрасывая ногами песок, сел на гальку, снова вернулся… Так и метался кругами, не в силах собраться с мыслями и решить, что делать дальше. Позднее накатила усталость, а после – жуткая смесь тоски, страха и безотчетной ненависти.
Ночь я провел на пляже, с наветренной стороны, чтобы не чуять вони. Лежать на гальке было зябко. Волны накатывали на тела и, слегка окатив их водой, отступали. Морю был нипочем весь мусор, что в него попадал; оно продолжало свое вечное движение. Ночь выдалась промозглая и безлунная. Я ни о чем не думал, в голове царила совершенная пустота.
Рано утром я направился в город. Там убил молодого африканца, забрал его винтовку и к вечеру уже снова был в пути.
