— Субъективная ошибка правосудия, столь очевидная сегодня, привела их к применению дисциплинарных средств, от которых пострадал Галилей.
Повернувшись к Папе, чьи слова, сказанные в 1979 г., он только что процитировал, французский прелат заключил:
— Эти ошибки должны быть честно признаны, как вы, Ваше Святейшество, того требовали.
Иоанн Павел поблагодарил кардинала Пупара за работу комиссии. Ее выводы, сказал он, «будет невозможно игнорировать». Нужно признаться и раскаяться в ошибке, которая действительно была допущена, вне зависимости от сложности субъективных мотиваций в этом деле. Церковь именно так и поступила. И что теперь? Чему нас научил этот опыт?
Было бы наивно полагать, что нечто подобное никогда больше не повторится, сказал Папа. Ни церковь, ни наука не исчезнут. Нельзя исключать такую возможность, что «однажды нам придется очутиться в подобной ситуации, которая потребует от обеих сторон полной уверенности в предмете и в собственной компетентности».
История, литературоведение, библейские толкования, философия и теология — все должны пересмотреть свои методы и устоявшиеся представления на основании научного подхода. Но и в науке тоже есть моменты, бросающие на нее тень в свете развития последних нескольких столетий, заметил Иоанн Павел. Наука — это не просто набор эмпирических фактов. В изложении «экспериментальных данных» и в выводах, которые делаются на их основе, ученые порой используют концепции, полученные не эмпирическим путем. Ученые нуждаются в философах, а философы, со своей стороны, пришли к выводу, что и они нуждаются в ученых.
Этот урок применим к Церкви и к теологии. Оказавшись лицом к лицу с достижениями науки, теологам и служителям Церкви «следовало бы набраться мужества и избежать двойной ошибки — нерешительной позиции и поспешных суждений» в отношении новых научных открытий. Самое главное для теологов «быть в курсе научных достижений, чтобы определить… стоит ли принимать их во внимание в ходе собственных размышлений или вносить на их основе изменения в свои учения». В то же время Папа считает, что каждый должен признать: дело Галилея стало «своего рода мифом», который «убеждал многих ученых в том, что дух науки, методы ее исследований несовместимы с… христианской верой». Это, в свою очередь, приводило к «трагическому взаимонепониманию», основанному на представлении о «принципиальном противоречии между наукой и верой».
Такое положение изначально неверно, поскольку, как писал Папа Лев XIII, «истина не может противоречить истине». Если возникает подобное противоречие, значит, где-то была допущена ошибка. Существуют различные пути поиска истины о человеческой личности и о месте человека во Вселенной. Подлинный гуманизм уважает это разнообразие и радуется многообразию интеллектуальных методов, необходимых для исследования человеческой сущности в ее непостижимой сложности. Наука и теология оказались «двумя областями знания», не желающими признать, что замкнулись в непримиримой оппозиции. Теперь Церковь признала это. Вопрос в том, последует ли наука ее примеру.
Дело Галилея вынудило Церковь поступить по совести и вернуться к старинному христианскому убеждению, что всякое истинное знание должно приветствоваться, поскольку оно проливает свет на тайну человеческой личности, служить которой и призвана Церковь. Экспериментальным наукам в XXI в., указал Иоанн Павел, предстоит посвятить себя истинно гуманистическим перспективам, в которых правда об условиях человеческого существования, включающая и духовную составляющую эксперимента, была бы частью величайшего таинства Вселенной — таинства, которым является каждая человеческая жизнь.
УСТАНОВИВШАЯСЯ СТРЕЛКА КОМПАСА
Распад в 1991 г. Советского Союза и события последующих лет неопровержимо доказали, что мир после окончания «холодной войны» был нехоженым краем, без отметок высот и указательных столбов. Как и все другие институты планеты, Церковь столкнулась с приводящим в замешательство разнообразием международной обстановки.
Ведущие силы мировой политики в испуге прекратили отстаивать порядок на Балканах и в Центральной Африке, где люди гибли из-за того, что не существовало убедительного ответа на вопрос, почему победители в «холодной войне» должны поставить своих сыновей и дочерей перед лицом опасности. Для рас-суждений о неупорядоченности нового мира и поиска действий, способных упорядочить этот хаос, не было найдено никакой другой основы, кроме представлений о двухполюсном мире и политике сдерживания.
По общему мнению академиков и ученых мужей, падение коммунизма было результатом непродуманной экономики, которая лишила Советский Союз и его сателлитов возможности конкурировать в мире, где доминировали высокие технологии. Ирония в том, что это был поистине марксистский ответ наследию марксизма, наглядно демонстрирующий, насколько глубоко экономический детерминизм проник в мышление западных схоластов и комментаторов.
Страны победившей демократии в полной мере оценили значение окончания «холодной войны». Отчасти причиной тому был страх усугубить раздражение и без того раздраженного Советского Союза, переживающего период разрушения, что могло осложнить объединение Германии внутри Западного альянса. Отчасти — наличие групп политиков, пришедших на смену лидерам 1980-х гг., которым недоставало исторического воображения, чтобы увидеть параллели между 1945 и 1989–1991 гг. Поскольку публичное заявление о победе свободы над тиранией так и не прозвучало, десятки миллионов жителей Восточной Европы и Северной Америки остались в недоумении: из-за чего же шла борьба в последние сорок пять лет. Этот пробел в общественном сознании, в свою очередь, питал две тенденции в нарождающихся после окончания «холодной войны» демократиях: устранение от мировой политики путем концентрации на внутренних проблемах и видение свободы в качестве избавления от традиционного морального кодекса, а не метода поиска истины и управления общественной жизнью на пути к достижению общественного блага.
Поскольку взгляд Иоанна Павла II на природу «холодной войны» отличался от взглядов большинства политиков и специалистов по международным отношениям, его представления о ситуации, сложившейся в мире после ее окончания, тоже были другими.
В представлении Папы фундаментальный кризис современности остался неразрешенным. После окончания «холодной войны» неотъемлемая ценность человеческой личности продолжала находиться под угрозой со стороны новых властей, перекрашенных экс-коммунистов (или «посткоммунистов», как их называют в Центральной и Восточной Европе) и утилитаристов. Кроме того, оставался вопрос о нравственном укладе свободного общества. «Centesimus Annus» помогала понять, что Иоанн Павел страстно верил в свободное общество. Его энциклика, по сути, предложила наиболее детальный из всех когда-либо предлагавшихся проектов строительства и поддержания такого общества. По представлениям Папы, свободному обществу все же угрожает дрейф к «ни к чему не обязывающему рогу изобилия», как его назвал Збигнев Бжезинский. Иоанн Павел считал, что необузданные запросы являются еще одной формой тирании.
Культуре, ставшей ключом к победе над коммунизмом, теперь предстояло стать ключом к созданию в XXI в. возможностей для исполнения чаяний тех людей, которые так долго боролись против коммунистической тирании. Свободная экономика и демократическое политическое устройство являются основополагающими компонентами свободного общества после окончания «холодной войны». Как утверждает «Centesimus Annus», ни свободная экономика, ни демократия не могут быть механизмами, работающими сами по себе. И та и другая требуют оснований, границ и дисциплины, которые обеспечиваются живой моральной культурой общества, если свобода существует для того, чтобы реализовываться в подлинном человеческом процветании.
