То, что Иоанн Павел II понимает себя как человека Второго Ватиканского Собора, не подлежит сомнению. То, что он провел больше времени в беседах с епископами Церкви, чем любой другой Папа в современной истории (а возможно, и во всей истории), достойно книги рекордов. Так же как факт, что он отдал огромное количество энергии Синоду епископов. Синодальный процесс, конечно, открыт для уточнения и усовершенствования, как и процессы отбора епископов и их визиты ad limina в Рим. Поэтому обвинение в том, что Иоанн Павел II пренебрегал епископами епархий всего мира, совершенно необоснованно. Напротив, Папа сделал себя доступным для собратьев по епископату в совершенно беспрецедентной степени, поскольку он понимает это как центральную часть своей задачи.
Другим оттенком традиционной критики является утверждение, что в понтификат Иоанна Павла II Церковь настолько идентифицировалась с папством, что это уменьшило инициативу местных епископов, священников и мирян. Харизматический Папа в такой организации, как католическая Церковь, — и в век средств массовой информации, — конечно, поднял планку ожиданий практически для любого иерарха с позиции официальной власти. Но тут существует более глубокий теологический аспект вопроса, заданного Церкви современной историей.
Наместничество Петра, как понимает его католицизм, является тем, что Ханс фон Балтазар назвал «внешней точкой отсчета» для внутреннего единства Церкви. Это внутреннее единство не этническое, не лингвистическое, не политико-философское. Оно основано на Евхаристии и участии в деятельности Церкви в мире вместе с общностью святых, которые уже сейчас пребывают с Богом в Славе. Когда католицизм становится мировой Церковью, можно утверждать, что олицетворение истины, которую он несет в богатый разнообразием культур мир, нуждается в более наглядном, авторитетном, внешнем ориентире отсчета для ее единства, чем в первые два тысячелетия. Иоанн Павел II продемонстрировал важность этой «внешней точки отсчета» для деятельности Церкви и для ее «единства в разнообразии» во время встреч от Сеула до Рио-де-Жанейро, от Киншасы до Кракова и от Нью-Йорка до Анкориджа.
Обвинения в интеллектуальной зажатости должны быть отвергнуты фактом, что понтификат Иоанна Павла II исполнен огромного теологического и философского созидания начиная с «Redemptor Hominis» и «Теологии тела», продолжаясь через «Dives in Misericordia» и «Veritatis Splendor» до «Tertio Millennio Adveniente» и «Fides et Ratio». Даже поверхностное чтение текстов Иоанна Павла показывает гораздо большую открытость современным интеллектуальным методам и взглядам, чем было в предыдущих папствах. То, что Папа, человек интеллигентный и просвещенный, критиковал определенные виды постсоборной католической теологии и философии, без сомнения, огорчило многих католических интеллектуалов. Но и здесь пусть рассудит история.
Двадцатый век в целом был весьма неблагоприятен для интеллектуалов, и особенно для интеллектуалов, соблазненных властью. Хайдеггер и Сартр, два чрезвычайно влиятельных философа, иллюстрируют это положение применительно к гитлеровской Германии и сталинскому Советскому Союзу. Мы не можем знать, как будущее оценит Иоанна Павла за критику заигрывания постсоборной теологии с марксизмом и достойных сожаления общественных выводов философии, попавшей в капкан солипсизма. Не будучи академиком, вряд ли можно ответить на вопрос: почему человека считают тупицей, если он оценивает марксизм как фатальное заблуждение или думает, что люди могут постичь истинную природу вещей, даже если она неполна. Что касается подавления в прямом, личном смысле, то во время этого понтификата католические теологи фактически не подвергались наказанию (публичные действия были применены против шести человек за двадцать лет, и с теми обошлись гораздо мягче, чем в прошлом). То же самое можно сказать относительно своевольных епископов. Через тридцать пять лет после Второго Ватиканского Собора интеллектуальные критики и порой открытые враги Иоанна Павла II продолжают прочно контролировать большинство теологических факультетов в западном мире. Если это называется репрессиями, то они не очень-то действенны.
Поколение теологов, столь влиятельных во время и сразу после Собора, чувствует, что их интеллектуальная гегемония и духовное влияние находятся под угрозой со стороны учения Иоанна Павла II. Если дело в этом, нет ли здесь иронии? Страх потерять контроль над интеллектуальной повесткой дня Церкви ставит этих теологов в ту же позицию, как и несгибаемых блюстителей католической интеллектуальной ортодоксальности в 1940-х и 1950-х гг., чье влияние на Церковь до Второго Ватиканского Собора решительно осуждали теологи 1960-х и 1970-х гг.
Обвинение Иоанна Павла II в женоненавистничестве или, мягче, нечувствительности к проблемам женщин прямо отвергается женщинами, десятилетиями знающими Кароля Войтылу; многие из них считают это предположение «совершенно безумным». Кроме того, этому обвинению противостоят дискуссия о современном статусе женщины, развернутая Папой в «Familiaris Consortio», «Mulieris Dignitatem», «Christifideles Laici» и в Письме к женщинам 1995 г., а также позиция Святого Престола на Всемирной конференции женщин в Пекине.
На протяжении двадцати лет Иоанн Павел II развивал особый христианский феминизм. Такой феминизм, настаивает он, гораздо надежнее связан с Библией и теологией «Церкви Марии», чем с сексуальной революцией 1960-х гг. Утверждение Папы, что «изначально» женщины и мужчины были созданы разными, но все же равными, звучит, безусловно, как вызов тем феминисткам, для кого «пол (половая принадлежность) является культурной конструкцией, не имеющей реального значения». Ирония заключается и в том, что Иоанн Павел II принимает осуществление женщиной женского начала гораздо серьезнее, чем некоторые школы современного феминизма.
По мнению Папы, женщина не биологическая случайность или культурная конструкция. Это образ глубокой истины о человеческом существовании и мировом плане Создателя. Соответственно теологическое размышление Иоанна Павла над тем, как «Церковь Марии» — веры — предшествовала и сделала возможной Церковь Петра, признает определенные теологические приоритеты «женского гения» в жизни апостолов. Фактически ни один из этих аспектов ответа Иоанна Павла на деятельность современных феминистских движений не удостоился серьезного обсуждения со стороны его критиков. Если учение Папы об уникальном призвании женщины адекватно воспринимается католицизмом, наиболее интересные и трансформирующие Церковь дебаты будут проведены, по-видимому, в двадцать первом столетии.
Обвинениям в манихействе, или папском неодобрении человеческой сексуальности, придется столкнуться с новаторской «теологией тела» Иоанна Павла, в которой Папа утверждает, что наша сексуальность возвышеннее, чем представляла себе сексуальная революция. Изображение Иоанном Павлом плотской любви как образа внутренней жизни Господа только начинает влиять на теологию Церкви, проповедование и религиозное образование. Когда это изображение будет постигнуто, оно вызовет драматическое развитие мысли о фактически каждом члене Символа веры. Так что на данный момент груз доказательств лежит на тех, кто утверждает, что представление сексуальной этики Иоанна Павла принижает сексуальную любовь. Внимательное чтение «Теологии тела» и ее исследования брачного характера божественных взаимоотношений с миром предполагают противоположное.
