Предпринимая попытки связаться с местными партийными органами и правительственными чиновниками, епископ Гданьский Лех Качмарек предложил властям разрешить священнослужителям доступ к бастующим. По его мнению, подобные действия могли бы заметно прояснить обстановку и снять излишнее напряжение в обществе. Власти согласились на это. 17 августа отец Хенрик Янковский, пастырь Леха Валенсы, отслужил первую мессу на открытом воздухе на территории судоверфи имени Ленина, которая собрала не менее 4 тысяч рабочих и служащих. При этом еще около 2 тысяч членов их семей и друзей собралось за пределами проходной. В самом конце мессы отец Янковский благословил огромный деревянный крест, сооруженный усилиями местных плотников. Он был тотчас же установлен рядом с проходной № 2 и с тех пор служил в качестве временного мемориального знака в память о погибших во время забастовки 1970 г.
Первая торжественная месса в Гданьске и водружение мемориального креста придали этому городу и бастующим характер общенациональных героев, мгновенно ставших хорошо известными по всему миру. С тех пор все выступления рабочих в Гданьске стали сопровождаться образом Черной Мадонны и другими религиозными символами, которые со временем превратились в самые настоящие реликвии, посредством которых восставшие поляки подтверждали истину, предсказанную Иоанном Павлом II еще в июне 1979 г. Он еще тогда предвидел, что его соотечественники рано или поздно продемонстрируют возродившееся чувство собственного достоинства и докажут страстное стремление к свободе. Мадонна на воротах судоверфи, месса для бастующих рабочих, а также толпы выстроившихся в очередь бастующих, желающих во что бы то ни стало принять участие в религиозном обряде, — все это символизировало политизированный характер борьбы, которую они отчаянно вели с властями. Это должно было стать ненасильственной и саморегулирующейся революцией, которую так яростно опровергали в свое время Робеспьер, Ленин и многие другие сторонники насильственных действий в пантеоне современных революций.
Многие польские епископы, включая самого Примаса Вышыньского, очень медленно схватывали суть происходящих в Гданьске событий. Епископ Качмарек был в этом смысле весьма примечательным исключением. Проповедь Примаса в Ченстохове по случаю праздника Успения 15 августа не имела прямого отношения к событиям в Гданьске и больше напоминала торжества по случаю победы маршала Пилсудского над Красной Армией в 1920 году во время так называемого «чуда на Висле». Однако уже 17 августа, произнося проповедь в Вамбьежице, в Нижней Силезии, где находится мемориал Марии, Примас Польши упомянул «национальные волнения и национальную трагедию», а также обратился с призывом к «тем рабочим, которые борются за свои социальные, нравственные, экономические и культурные права». Слегка упрощенная версия этой проповеди, из которой были изъяты все решительные призывы и нарочито подчеркнуто все, что нацелено на поддержание «разума и спокойствия», была 20 августа передана по варшавскому телевидению. К этому времени Папа Иоанн Павел II уже предпринял первое вмешательство в эту драму и выслушал подробный отчет о двухнедельном визите в Польшу своего личного секретаря монсеньора Станислава Дзивиша. А во время традиционной встречи с паломниками 20 августа Папа призвал всех помолиться за «мою Польшу», а чуть позже в тот же день отправил личное послание кардиналу Вышыньскому. Обнародованное три дня спустя, это послание Папы самым непосредственным образом связало Церковь с требованиями рабочих гданьской судоверфи:
«Я снова молюсь о том, чтобы польский епископат во главе с Примасом… присоединился к нации в ее борьбе за ежедневный кусок хлеба, за социальную справедливость и за законное право жить по своему усмотрению и в соответствии с результатами своего труда». Подобные послания Папы были отправлены кардиналу Махарскому в Краков и епископу Стефану Бареле в Ченстохову. 21 августа епископ Качмарек отправился в Варшаву, чтобы ввести в курс дела кардинала Вышыньского и секретаря конференции епископов епископа Бронислава Дубровского. Кроме того, он хотел заверить духовенство в том, что лидеры забастовочного комитета действительно представляют интересы рабочих Гданьска. 22 августа позиции бастующих были заметно усилены, когда к ним по их просьбе прибыла группа польской интеллигенции во главе с Тадеушем Мазовецким, издателем ежемесячного католического журнала «Вьензь» [ «Связь»]. Они должны были сыграть роль советников и помочь бастующим защитить свои права. Это был прекрасный пример лишенной классовой подоплеки социальной солидарности, основы которой были заложены еще во время визита Папы Иоанна Павла II в Польшу в 1979 г. Кроме того, это было важным сопутствующим результатом открытого диалога между католической и некатолической интеллигенцией, организованного в Кракове по инициативе кардинала Войтылы. На следующий день, вернувшись в Гданьск, епископ Качмарек обнародовал заявление в поддержку рабочих, потребовав, правда, при этом, чтобы намеченные на тот же день переговоры с властями проводились в условиях «взаимопонимания и без ненависти».
Переговоры между правительственной комиссией и забастовочным комитетом судоверфи, который на самом деле представлял интересы рабочих всего Балтийского побережья Польши, достигли весьма деликатной фазы, когда 26 августа, в праздник Богоматери Ченстоховской, кардинал Вышыньский произнес слова традиционной молитвы в Ясногурском монастыре. В условиях, когда ситуация в Гданьске еще не нашла своего разрешения, у всех на уме была реально существующая угроза вторжения советских войск. Давление правительства на участников переговоров, вынуждая их принять предложенный правительством «компромисс», усиливалось с каждым часом, и вся нация хотела знать, что скажет по этому поводу Примас.
Проповедь кардинала горько разочаровала участников забастовки. Они, конечно, могли бы понять его призывы быть «спокойными, уравновешенными, мудрыми, осмотрительными и ответственными за судьбу всей польской нации», но при этом никак не могли взять в толк, почему в этот ответственный момент кардинал счел возможным критиковать польских рабочих за производительность их труда и практически возлагать на них ответственность за ту экономическую катастрофу, в которой оказалась Польша. Предлагаемый в проповеди суверенитет в качестве абсолютного условия для социального и экономического прогресса наводил на мысль о том, что главной заботой Примаса по-прежнему оставалась угроза возможного советского вторжения. Он, казалось, совершенно не осознавал, что в Гданьске наступил весьма специфический момент истины, или «кайрос», говоря словами Библии.
И снова в события вмешался Иоанн Павел II, хотя и осторожно, но тем не менее достаточно твердо. Обращаясь на следующий день к толпе паломников и к представителям мировой прессы, прекрасно зная, что к его словам будут прислушиваться не только рабочие в Гданьске, но также польское и советское правительства, он доверил «великие и важные проблемы нашей страны» Богоматери Ченстоховской, праздник которой отмечали накануне многие польские паломники и постоянно проживающие в Риме поляки. Понтифик всячески защищал бастующих рабочих и постоянно повторял, что те проблемы, с которыми они так неожиданно столкнулись, являются насущными и могут быть окончательно решены только в том случае, если «в нашей стране воцарятся мир и справедливость». В тот же самый день Главный Совет польского епископата, собравшийся на чрезвычайную сессию в Варшаве, предпринял самые решительные действия и обнародовал коммюнике, в котором содержались бескомпромиссная поддержка требований бастующих и их права на создание независимого профсоюза. При этом неоднократно делались ссылки на решения Второго Ватиканского Собора, в которых провозглашалось право рабочих на организацию своих профессиональных союзов. Суть этого послания была предельно ясна — Конференция епископов выражала уверенность в том, что рабочим не следует прекращать забастовку. Более того. Им нужно настаивать на своих правах до последнего и требовать создания независимых от правительства профсоюзов в качестве важнейшего условия обновления страны.
