Я не уверен, что знаю, что такое чудо. Несмотря на это, осмеливаюсь сказать, что в этот момент я участвую в чуде: в страну, разрушавшуюся идеологией ненависти, прибыл посланец любви; в страну, разрушавшуюся правлением невежества, прибыл живой символ культуры; в страну, лишь недавно разрушавшуюся идеей конфронтации и разделения мира, прибыл посланец мира, диалога, взаимной терпимости, уважения и спокойного понимания, посланец братского единения при всеобщем разнообразии.
В течение всех этих долгих десятилетий Дух изгонялся из нашей страны. Я имею честь быть свидетелем момента, когда эта земля получает апостольский поцелуй духовности.
Добро пожаловать в Чехословакию, Ваше Святейшество.
ИНОЕ ПРОЧТЕНИЕ ИСТОРИИ
Кардинал Агостино Касароли не удовлетворился этим разговором о чудесах и весной 1990 г. решил проанализировать события 1989 г. с точки зрения архитектора Восточной политики Ватикана.
В своей лекции в Парме 17 марта Касароли утверждал, что «хельсинкский процесс» — переговоры, приведшие к Заключительному акту в Хельсинки в 1975 г.; обеспечение прав человека согласно этому акту; последующие встречи для обсуждения новых соглашений и динамика этого процесса, проявившаяся в коммунистических странах, — стал основной причиной перемен на востоке Центральной Европы. Это был интригующий аргумент в пользу чисто дипломатических усилий Ватикана в лице Касароли, игнорирующий духовную работу Папы. Однако удивительно при этом, что Государственный секретарь Ватикана не упоминает, что целью хельсинкского процесса, с точки зрения Советского Союза, была ратификация границ внешней империи, полученной Сталиным на Тегеранской и Ялтинской конференциях во время Второй мировой войны. Основная метафора Иоанна Павла, отражающая послевоенную Европу, — «Ялта» — почему-то отсутствовала в лекции кардинала. Касароли высказал также мнение, что «хельсинкский процесс» ввел такие понятия, как «человеческая личность» и «народы», в качестве «принципов» международных отношений, установив, что вопросы прав человека являются не «внутренним делом» страны, но предметом законной озабоченности всех. И тем не менее, говоря об этих важных достижениях, Касароли описывал поведение Советского Союза и стран Варшавского Договора в ходе совещания в Хельсинки с холодным, почти клиническим подходом к изменениям в этих странах, как будто вопрос не касался глубоких моральных проблем, поставленных на карту и столь важных для человечества.
2 июня кардинал Касароли был удостоен почетной докторской степени Папской богословской академии в Кракове. В связи с этим — после двухдневного визита Иоанна Павла в Чехословакию и слов президента Гавела о «чуде», свидетелем которого он был, — кардинал вновь защищал Восточную политику папы Павла VI (которую сам же в свое время активно проводил). В самом начале контактов с коммунистами, сказал Касароли, он был убежден, что «эксперимент» не имеет будущего, поскольку является утопичным. Но кардинал умолчал о том, что он и Павел VI считали разделение Европы «холодной войной» явлением временным
[54]. Касароли отдал должное Иоанну Павлу за его «мощную поддержку» тех, кто работал ради обеспечения прав человека за «железным занавесом». Одновременно кардинал превозносил Михаила Горбачева как человека, который «бросился на спасение людей, стараясь демократическими методами облегчить их смертельные раны в общественно-политической, нравственной и экономической жизни, нанесенные десятилетиями диктаторского режима». Мало кто из истинных русских демократов середины девяностых годов согласился бы с таким описанием достижений Горбачева и его намерений.
Кардинал Касароли совершенно правильно предположил, что всегда необходимо «задаваться вопросом, до какой степени можно объяснять человеческие поступки и события, даже самые чудесные, «естественным» ходом вещей, хотя и происходивших под бдительным взором Господа и при Его постоянном воздействии на природу и историю». Однако хладнокровный анализ высокой политики и невнимание Касароли к моральной революции, создавшей условия для 1989 г., упускают нечто главное, что, очевидно, уловил президент Гавел, упоминавший о «чуде».
Анализ кардинала Касароли, сосредоточившегося на государственной политике, не смог проникнуть в сущность намного более интересных вопросов, которые поставили быстрые, своеобразные и результативные перемены на востоке Центральной Европы во второй половине 1989 г. Почему все это произошло именно тогда? Как стал возможен ненасильственный метод этих перемен (за исключением Румынии)? Почему в результате сложились в основном демократические, а не авторитарные режимы? Гавел знал, почему. И, как он ясно продемонстрировал в аэропорту Праги, президент Чехословакии знал, что Иоанн Павел II был незаменимым человеком, формировавшим революцию сознания, которая предшествовала и сделала возможной политическую Революцию 1989 г.
НОВЫЕ ФАКТОРЫ
Третья общественная энциклика Иоанна Павла II «Centesimus Annus» [ «Сотый год»] была выпущена 1 мая 1991 г. Предназначенная отметить столетие энциклики Папы Льва XIII «Rerum Novarum», «Centesimus Annus» давала Церкви и миру представление Иоанна Павла о причинах и значении Революции 1989 г. и в то же время заглядывала в будущее, выявляя «новые факторы» двадцать первого столетия и создавая развивающуюся, действенную социальную доктрину Церкви.
Необходимость энциклики, отмечающей столетие «Rerum Novarum», была ясна. Иоанн Павел хотел затронуть в ней экономические вопросы. Поэтому он и сказал своему бывшему однокласснику, епископу Ежи Мее из Папского совета по справедливости и миру:
— Может быть, нам следует послушать экономистов.
Мея понял намек, и, для того чтобы помочь подготовить интеллектуальную основу для проекта энциклики, Совет по справедливости и миру пригласил группу выдающихся экономистов — представителей разных школ экономической мысли — на встречу в Ватикане 5 ноября 1990 г. После утреннего заседания в помещениях Папского совета экономистов пригласили на рабочий ленч с Иоанном Павлом II в Апостольском дворце. Дискуссию вел епископ Мея, побуждая к высказыванию каждого из приглашенных экономистов. Иоанн Павел II задавал ученым «вежливые, но очень острые вопросы», как вспоминал впоследствии профессор Роберт Лукас. На Лукаса произвели впечатление «интеллигентность и серьезность» Папы, а также «полное отсутствие в нем церемонности и помпезности». После беседы с Папой за ленчем экономисты возвратились в Папский совет для продолжения дебатов.
В результате совещаний Папский совет разработал обобщенный «синтез» мнений для руководства при разработке проекта юбилейной энциклики. Иоанн Павел изучил этот документ и разослал его сотрудникам, включая итальянского философа Рокко Баттиглионе, который знал кардинала Войтылу в Кракове и опубликовал в свое время исследование его интеллектуального проекта «II pensiero di Karol Wojtyla» [ «Мысли Кароля Войтылы»]. На основании этих бесед Иоанн Павел решил, что новая энциклика должна больше опираться на личностный подход, характерный для его исследований, нежели на «синтез», представленный Курией, и должна больше отражать эмпирические реалии современной мировой экономики. Тогда он нашел возможность объединения двух своих забот, чтобы нравственный анализ экономики вытекал из философии нравственной деятельности. Результатом стала энциклика, которая представляла собой не экономический разбор «сверху вниз» (от экономических макроагрегатов до необходимых низовых решений), а прогноз желательного развития экономики «снизу вверх», начиная с попытки описать «экономическую личность» как часть или одну из сторон «действующей личности», — нравственного субъекта, наделенного разумом и свободной волей, на основе которых он строит свою экономическую жизнь. Иоанн Павел не вдавался глубоко в технические работы по экономике и не считал, что Церковь должна давать рецепты технического решения экономических проблем. Он был тем не менее признанным философом, исследующим человеческую личность, и те консультации, которые привели к созданию «Centesimus Annus» в его определившемся личностном стиле, позволили выявить связи между социальной доктриной Церкви, его собственной философской работой и миром двадцать первого столетия.
