– Я не беспокоюсь, – сказал я. – Я никому не обещал дать ответы. Я лишь напоминаю, что волноваться следует вам.
– Очень остроумно, Кетчпул.
– Что в коричневом пакете? – спросил я.
– О да, пакет, – сказал Пуаро. – Сейчас мы его развернем. Но сначала я должен кое в чем признаться. Мсье Мак-Кродден, я вижу, вы не можете говорить, поэтому, пожалуйста, выслушайте то, что я сейчас скажу. История про мисс Мейсон, у которой должны отнять ноги, – неправда.
Мак-Кродден от удивления широко раскрыл рот.
– Не… неправда?
– Абсолютно. Насколько мне известно, молодая женщина не попадала ни в какую катастрофу, и ее ноги находятся в превосходном состоянии.
– Но вы… вы сказали… Зачем, Пуаро?
Меня удивило, что Мак-Кродден не выглядел разгневанным. Казалось, он впал в какой-то необъяснимый транс, у него даже остекленели глаза.
– А это, mon ami, вместе со многим другим я объясню завтра. Я сожалею, что моя небольшая история причинила вам страдания. В свою защиту могу сказать лишь, что это было совершено необходимо. Пока еще вы не знаете, но ваша помощь оказалась исключительно существенной.
Мак-Кродден едва заметно кивнул.
Пуаро подошел к столу, и я услыхал шорох разворачиваемой бумаги. Потом он отступил в сторону, чтобы мы смогли видеть то, что лежало на столе.
– Но разве это не… – начал я.
Мак-Кродден рассмеялся.
На маленькой фарфоровой тарелке с сине-белым узором лежал кусок торта «Церковное окно».
– Совершенно верно – торт мадемуазель Фи. Один кусочек. Все, что мне нужно! – сказал Пуаро.
– Чтобы заморить червячка до обеда? – спросил Мак-Кродден и рассмеялся безумным смехом.
Очевидно, с ним произошла какая-то перемена, причиной которой стал Пуаро, хоть я и не понял, случайно ли это или же Пуаро планировал все это.
– Это не для желудка, а для маленьких серых клеточек, – сказал Пуаро. – В этом, друзья мои, кусочке – разгадка тайны убийства Барнабаса Панди!
* * *
– Господи, что за ужасный дом, – взглянув на фасад, заявил Юстас Кэмпбелл-Браун, когда он, Сильвия Рул и Милдред вышли из машины, доставившей их к Комбингэм-холлу. – Человек просто не может здесь жить. Вы только посмотрите! Они могли бы продать его, получив целое состояние, и на вырученные деньги купить любое количество шикарных квартир в Лондоне, Париже или Нью-Йорке…
– Не думаю, что все так плохо, – возразила Милдред.
– Я тоже, – поддержала ее мать. – Ты права, Милдред, – дом очень красивый. Юстас просто не понимает, о чем говорит, выказывая свое невежество.
Милдред перевела взгляд с матери на жениха и, не сказав ни слова, решительно зашагала к дому. Сильвия и Юстас стояли и смотрели, как она входит через приоткрытую дверь.
– Могу я предложить вам перемирие? – спросил Юстас. – Во всяком случае, до возвращения в Лондон.
Сильвия отвернулась.
– Я имею право считать, что этот дом красив, если у меня возникло такое впечатление, – заявила она.
– А вас не беспокоит, что вы в очередной раз заставили Милдред уйти? Вам нравится быть невыносимой? – Юстас поднял руки. – На сей раз это моя вина. Я воздержусь от агрессивных замечаний, если то же сделаете и вы. Как вам мое предложение? Нам нужно думать не о себе, а о Милдред. Мы с вами можем получать удовольствие от нашей маленькой войны, но не думаю, что она выдержит еще хотя бы немного.
– Вы назвали меня убийцей, – напомнила ему Сильвия.
– Мне не следовало этого говорить. Я приношу вам свои извинения.
– Вы действительно так считаете? Отвечайте честно.
– Я же принес извинения.
– Но они не показались мне искренними! Вы не понимаете, как страдают другие – такие, как я. Вы демон.
– Ну а теперь, когда вы произнесли это вслух, как насчет того, чтобы заключить перемирие? – спросил Юстас.
– Ну хорошо. До тех пор, пока мы находимся здесь, я буду стараться изо всех сил.
– Благодарю вас. И последую вашему примеру.
Они вместе вошли в дом, где увидели Милдред, одиноко стоявшую в прихожей. Она вздрогнула, увидев жениха и мать, посмотрела наверх и, высоко подняв руки, запела свою любимую песню.
– «Тот, кого люблю я, – там, на балконе».
Казалось, она хотела улететь.
«Мне нужно оградить ее от влияния Сильвии, или мы оба сойдем с ума», – подумал Юстас.
Милдред продолжала петь, хотя голос ее дрожал:
О, если б я была богатой герцогиней,
То я б ему все деньги отдала.
Хоть я и бедна, зато щедра на поцелуи —
Ведь главное, чтобы любовь жила.
Тот, кого люблю я, – там, на балконе…
* * *
– Вы слышите, кто-то поет? – спросил Мак-Кродден. – Я уверен, кто-то только что пел.
– Пуаро, неужели кусок торта поможет найти разгадку нераскрытого убийства? – спросил я.
– Дело в том, что перед вами целый кусок: он все еще не разделен на части. Не разрезан на четверти. Я уже некоторое время думаю об этой истории, как о «Тайне трех четвертей»! Если только…
Пуаро быстро наклонился над тортом, достал маленький нож из кармана, отрезал желтую четвертинку от левого верхнего угла и отодвинул на край тарелки.
– Если только дело именно в этом, – продолжал он. – Но я не верю. Нет, совсем не верю. – Он передвинул отрезанную четверть на прежнее место, где она снова сомкнулась с остальными квадратами.
– Вы хотите сказать, что ни один квадрат не является отдельным, а связан с остальными четырьмя? – спросил я. – Из чего следует, что четыре человека, получившие письма с обвинением, знакомы друг с другом?
– Non, mon ami. Вовсе нет.
– Джон никого из них не знает, – вмешался Мак-Кродден. – Так он мне сказал, и я ему верю.
– Тогда что Пуаро имел в виду, говоря, что только все четверти, сведенные воедино, дадут нам решение?
Мы оба на него посмотрели, но Пуаро лишь таинственно улыбнулся.
– Подождите! – воскликнул Мак-Кродден. – Кажется, я понял, что это значит…
* * *
– Но я не знаю, где он может быть, – вскричал запаниковавший Хьюго Доккерилл. – Я имел в виду, он же может быть где угодно! Я лишь знаю, что его здесь нет, и мы безнадежно опаздываем. О, дорогая!
– Хью, – мягко сказала ему жена. – Успокойся. Никого в Комбингэм-холле не волнует, когда мы приедем, в полдень или в полночь. До тех пор, пока мы успеваем на завтрашнюю встречу, остальное не имеет значения.
– Спасибо, что ты стараешься меня успокоить, милая. Я знаю, ты сердишься из-за нашего опоздания, хотя всячески скрываешь это.
