Тот день вернулся к ней во всей своей полноте на пляже, много лет спустя, благодаря мокрым лапам Хоппи. Мадемуазель Айви поделилась своими воспоминаниями с матерью, и, слушая дочь, Линор Лавингтон поняла кое-что, о чем не догадывалась сама Айви… пока мать не поведала ей это вчера, в разговоре, услышанном Кингсбери.
– И что же поняла миссис Лавингтон? – спросил Роланд Мак-Кродден, который уже не мог скрыть нетерпения.
Я и сам испытывал такое же волнение.
– Разве не очевидно? – спросил Пуаро. – Лапы Скиттла могли находиться на берегу так, чтобы их видела мадемуазель Айви, только в том случае, если, прежде чем прийти на помощь племяннице, Аннабель Тредуэй вытащила из воды собаку. И здесь возможен лишь один вывод. И именно такой: мисс Аннабель спасла сначала собаку, а только потом Айви.
Как только Пуаро произнес эти слова, я сразу понял, что он имел в виду.
– Если Скиттл не сумел остановить Айви и она упала в воду, он бы не сдался и не остался ждать на берегу, – сказал я. – Ни один верный пес так не поступит. Он прыгнул бы в воду. Он бы пытался спасти любого члена семьи, если бы тому грозила опасность.
– Совершенно верно, друг мой, – подтвердил Пуаро. Казалось, он гордился мной, и я оценил это, хотя мы оба и понимали, что мне никогда бы не удалось самому прийти к этому выводу. – А после того как хозяйка, мадемуазель Аннабель, тоже прыгнула в воду, Скиттл стал бы спасать их с еще большим рвением. Он бы не вышел из воды добровольно, когда два человека, которых он любил, подвергались опасности. Таким образом, ему также грозила гибель – ведь течение реки было очень сильным. Все трое могли погибнуть.
– И если лапы Скиттла были тонкими и мокрыми, когда Айви Лавингтон увидела их на берегу, значит, он уже побывал в воде, – сказал Роланд Мак-Кродден. – Вы правы, Пуаро. Ни одна собака не станет спасать себя и выбираться на берег в такой ситуации. Кто-то должен был вытащить пса из воды и… привязать к чему-то.
– Oui. Аннабель Тредуэй надежно привязала его, чтобы он не прыгнул в воду и снова не подвергся опасности. И только после этого вернулась, чтобы спасти племянницу. Вы не оценили значения ваших воспоминаний, мадемуазель, когда рассказывали о них матери – в отличие от нее. Она сразу все поняла. Линор Лавингтон представила мокрые лапы Скиттла на берегу реки, когда он боролся с привязью, на которую его посадила хозяйка. Она знала, что все это значило. Но тут возникла дилемма…
Спросила ли Линор Лавингтон себя о причинах поведения сестры? Быть может, та вытащила сначала пса, чтобы он не мешал ей спасти племянницу? В таком случае мадемуазель Аннабель рассказала бы правду, не так ли? Значит, все произошло наоборот. Вероятно, Аннабель Тредуэй ценила жизнь своего пса выше, чем жизнь племянницы, а потому решила первым делом заняться Скиттлом, подвернув жизнь Айви страшному риску. Девочка вполне могла утонуть, пока мисс Тредуэй возилась с собакой.
Аннабель Тредуэй громко рыдала, даже не пытаясь отрицать слова Пуаро.
– Да, мадемуазель, когда мы встретились в первый раз, – мягко напомнил ей Пуаро, – вы сказали мне, что никто особенно не переживает, когда умирают старые люди, в то время как смерть ребенка – трагедия. В вас говорило чувство вины. Вам причиняло боль то, что вы рискнули жизнью маленькой племянницы, которой предстояло прожить еще много лет. И вы понимали, что общество осудит вас за это со всей возможной жестокостью. Какое странное совпадение… Когда я беседовал с невесткой Винсента Лобба, многолетнего врага вашего дедушки, с которым он собрался наконец примириться, она сказала мне, что самое ужасное в жизни – это совершить правильный поступок слишком поздно. Именно так вы и поступили, мадемуазель: вы спасли жизнь вашей племянницы, но слишком поздно.
– С тех пор я невыносимо страдала, – сквозь рыдания прошептала Аннабель.
– Во время нашего первого разговора вы сказали, что «спасали жизни». Потом сразу поправились, и вышло, что вы спасли только одну: мадемуазель Айви. Тогда я подумал, что вас смутило преувеличение, вы хотели быть абсолютно точной, не претендуя на что-то большее. Только значительно позже я подумал, что существовала и другая возможность, столь же вероятная: вы действительно спасли более одной жизни, но хотели скрыть это. И ваши первые слова – «спасла жизни» – были правдой.
Мне пришло это в голову во время разговора с Айви. Зная, что кто-то замыслил смерть мисс Тредуэй, я заговорил о необходимости спасения жизней. Айви Лавингтон спросила у меня, сколько жизней нужно спасти, одну или больше, и я признал, что в опасности находится лишь одна. Конечно, я не знал, что Кингсбери будет убит. Однако я отметил, что разговор с мадемуазель Айви напомнил мне о чем-то, и пытался понять, о чем. Ну а потом мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы раскрыть тайну: я вспомнил свою первую встречу с Аннабель Тредуэй и наш разговор о спасении жизней или только одной жизни. И вдруг, в свете того, что мне стало известно о том дне, когда Айви едва не утонула, слова мисс Тредуэй о спасении жизней обрели для меня новый смысл.
Я не мог удержаться и покачал головой, пораженный тем, как работает мозг Пуаро. На остальных он произвел такое же сильное впечатление. Мы все с неотрывным вниманием слушали его рассказ.
– Когда мы в первый раз встретились после того, как она получила якобы написанное мною письмо, обвинявшее ее в убийстве мсье Панди, мисс Аннабель сказала еще одну вещь, показавшуюся мне необычной. «Вы не можете знать…» – начала она и сразу замолчала. Понимаете, она считала, что справедливо получила письмо, в котором ее обвинили в убийстве, хотя никого не убивала и Айви вовсе не умерла в тот день у реки. Мисс Тредуэй хотела сказать, что я, Эркюль Пуаро, не мог знать, что она виновата, – это было невозможно.
Она никогда не переставала считать себя виновной, леди и джентльмены, и изо всех сил старалась искупить вину. Мсье Доккерилл, вы мне говорили, что мисс Аннабель отклонила ваше предложение руки и сердца. Она сказала, что не сможет как следует заботиться о мальчиках Тервилла. Теперь ее слова становятся понятны: она считала, что ей нельзя доверить благополучие детей, и потому не позволила себе выйти замуж и иметь собственных. Одновременно она обожала племянницу и племянника, отдавая им всю любовь, на какую только была способна, чтобы загладить ошибку, совершенную много лет назад.
– Должно быть, чувство вины мешалось в ней со страхом, – сказал Роланд Мак-Кродден. – Ведь мисс Лавингтон в любой момент могла вспомнить, что произошло в тот день на берегу.
– Да, весьма вероятно, – согласился Пуаро. – И это вызывало у нее ужас. Наконец, через многие годы ее худшие страхи воплотились в жизнь. Во время того обеда, когда Айви сказала о стволах деревьев, Аннабель Тредуэй взглянула в лицо сестры и поняла, что Линор знает правду, открывшуюся ей в тот день на пляже. Мсье Панди так же быстро понял смысл всплывших в памяти Айви воспоминаний – и Аннабель Тредуэй это увидела.
Пуаро повернулся к Айви Лавингтон.
– Вы, мадемуазель, единственная из всех, кто сидел за столом в тот вечер, решили, что только ноги, картофель и мнение матери о ваших формах стали причиной катастрофы. Остальные трое думали совсем о другом.
