Глава 83
Ты помнишь самое начало весны, когда чайки возвращались на Влтаву с Махова озера, а пани Глохова доставала из сундука фландрийские кружева для летних платьев? А зима забивалась по углам молочных магазинов, прячась под холодными цинковыми прилавками, под покрытыми снежной корочкой гребешками крыш, в тенистых переулках Малой Страны. Светило соломенное солнце, пока еще слабо, как сквозь тусклое стекло, но очень скоро на Петршинском холме пышным цветом расцветут желтая форзиция, лилия и жасмин. От этого лихорадочного цветения – головокружительного, дурманящего, перехватывало дыхание. Почему-то при виде этого мимолетного цветения, столь контрастирующего с мрачной пражской атмосферой, на ум приходят строчки из Кафки: “Беспомощность весеннего амбара, весеннего чахоточного”
[1170].
Стоял апрель, по воскресеньям мы на рассвете спускались вниз с Пражского Града. На островке Кампа все еще продавали горшки. Сейферт писал: “Горшечники стоят у прилавков, постукивают пальцами по кувшинам, а в руках охапки цветов”
[1171]. От порыва ветра на реке появилась рябь. Уточки, которые прятались от зимних морозов под обжигающими струями, бьющими из Карловых Вар, с надутым видом плыли к ледоломам, защищающим арки Карлова моста. “Тихие психи”, рыбаки в лодках, покуривая трубку, невозмутимые, как водяные с картин Йозефа Лады
[1172], забрасывали свои удочки в воды Влтавы. Достаточно было одного яркого солнечного луча, чтобы статуи святых на мосту озарились светом, вырвавшись из покрова зимней тьмы. Я вновь и вновь мысленно сбегаю вниз из Пражского града – это воспоминание навязчиво повторяется в моей памяти, как “назойливые” линии Франтишека Купки
[1173], что перекручиваются и искривляются вместе с улочками, в жажде любви.
Строительство моста, соединяющего Малу Страну со Старым городом, началось еще в июле 1357 г., то есть в период правления Карла IV
[1174]. Его конструкцию придумал швабский архитектор Петр Парлерж, который прибыл в Прагу в 1353 г., чтобы продолжить работы по строительству собора Святого Вита, начатые Матьё (Матиашем) Аррасским. Предыдущий мост, возведенный в 1157–1172 гг., по всей видимости, итальянскими каменщиками по приказу королевы Юдиты, супруги короля Вацлава II, был разрушен наводнением в феврале 1342 г. Для строительства моста вместо обычного мергеля использовали более долговечный камень – песчаник из города Негвизды: ходят слухи, будто, чтобы сделать раствор более прочным, жители города Вельвары посылали сумки и корзины с яйцами, а жители Унгошта – сыр и творог
[1175]. Веками путешественники любовались его длиной, его изгибом у Малой Страны, его шестнадцатью арками, остроконечными готическими башнями, этими чудесными компактными призмами со стрельчатыми воротами и со шпилями на крышах, со статуями на консолях, гербами, зубчатым орнаментом и гребнями крыш.
Изначально он назывался Каменным мостом или Пражским мостом, и только с 1870 г. стал носить имя своего создателя, Карла IV. Согласно легенде, в его опоре запрятана чудесная шпага мифического принца Брунцвика, которую возьмет в руки святой Вацлав в бою с врагом, когда Чехия будет в опасности
[1176]. Все это химеры, легенды. Но одно жестокое пророчество гласит, будто однажды на мосту чехи станут встречаться чуть ли не реже, чем олени с золотыми рогами. Время, перестрелки, повышенная влажность много раз проверяли на прочность его основы. Не меньший ущерб, чем от пожара, настигшего Национальный театр Праги в 1881 г., нанесло чешскому народу наводнение 1890 г., из-за которого обрушилась часть моста, поглотив несколько скульптурных групп, которые впоследствии удалось выловить из реки.
Эта висячая аллея, пребывающая в вечном противостоянии капризам природы: то ледоходу, то паводку, – когда-то была центральной артерией города, наиболее посещаемым местом, и поэтому о любом оживленном месте говорили:
“людный, словно Пражский мост”. В одной песенке пелось: “На Пражском мосту растет розмарин”
[1177]. Чтобы проехать через этот мост, торговцы платили пошлину, а евреи должны были вносить специальный налог (méchess).
Сюда собирались, особенно в эпоху барокко, толпы нищих и обездоленных. Нищие – алчные и приставучие, как тот, чья рука протянута к святому Мартину – из скульптурной группы, созданной Конрадом Максом Сусснером (1690) в соседней церкви Святого Франциска Ассизского при монастыре ордена крестоносцев. Бродяги, чтобы выпросить милостыню, притворялись, будто у них язвы на ногах или болезнь святого Лазаря, или опоясывающий лишай, выставляя напоказ язвы, свищи, волдыри, искусно созданные с помощью птичьего клея, растворителя и муки. Иезуит Альбрехт Чановский, который не брезговал восседать в телеге с грязью или навозом, словно в триумфальной карете, и не гнушался общества отверженных и побирающихся, обычно ходил “с сумой на плече, словно попрошайка, по наиболее многолюдным улицам города, и даже через Пражский мост”
[1178]. Думаю, что вам часто попадались на глаза работы барочного художника Яна Петра Брандла (1668–1735), жуткого пьяницы, погрязшего в долгах. Согласно легенде, после битвы на Белой горе, словно символ краха и унижения всего чешского народа, на этом мосту просил милостыню поэт Шимон Ломницкий из Будче, герой рассказа Зейера “Inultus” (“Неотомщенный”): не исключено, что эта легенда была связана с тем, что вышеупомянутый поэт подписывался также именем Ptocheus (что по-гречески означает “нищий”)
[1179].
