Глава 24
Рудольфинская астрология пронизана тревогой и ощущением зыбкости, терзавшими его эпоху. Следующие строки Сейферта рисуют атмосферу того времени: “Телескопы ослепли от неразгаданных тайн вселенной, и глаза астрологов выпила смерть”
[478].
Мантия короля, словно в зеркале, отражает небесное звездное покрывало. От двух придворных астрономов, по всей видимости, не укрылась хандра Рудольфа II, его неуверенность в себе, надломленный дух, угрюмая мрачность. Макс Брод в романе “Путь Тихо Браге к Богу” (“Tycho Brahes Weg zu Gott”) подчеркнул застарелую печаль Тихо, этого шагаловского патриарха, приехавшего после длительных скитаний по Европе в Прагу по приглашению императора уже старым и больным, с эскортом учеников, родственников и слуг.
В Кеплере и Браге, как и в Рудольфе II, обеспокоенность изменчивостью судьбы соединялась со стремлением к познанию неизвестного и удивлением перед высшей гармонией творения. Каждый из них мог бы повторить слова “удивительного кудесника” Незвала:
Я видел жизнь в бесконечных превращеньях,
благословляя людское желанье
гнаться за новыми звездами,
что зажигаются и гаснут
за стеклянной витриной ночи
[479].
Увлечение “диковинами” и странными явлениями в эпоху Рудольфа поощряет тягу к тайным указаниям, скрытым в траекториях сверкающих небесных тел, и страсть к спекулятивному искусству. В драме Иржи Карасека из Львовиц “Король Рудольф” император спрашивает Артура Ди, вернувшегося из путешествия: “Есть ли какие-нибудь новые открытия в оккультных науках? Можете ли вы ознакомить меня с самой современной интерпретацией символа саламандры? Вы что-нибудь узнали о магнетическом камне, “асемоне”, о солнечной и лунной короне?” И добавляет: “Мне рассказывали, что в соборе Святого Вита таинственные огни зажигаются и гаснут во тьме ночной. В какое загадочное время мы живем! Какие удивительные события приближаются к нам! Ах, я хотел бы познать неведомое. То неведомое, что нас окутывает и посылает нам сигналы, подобные тревожным, пугающим огням…”
[480].
Хроники того периода перечисляют ночные светила, говорящих кошек, колокола, отказывающиеся звонить, кипящие реки, низвергающиеся с хоров и текущие к алтарю. Дачицкий записал: “Странные вещи происходят в Богемии: в Праге одна еврейка родила живого медведя! Это существо обежало комнату и, нанеся себе рану за ухом, умерло”
[481].
Умы того времени боялись внезапного конца света и опасались веяний прогресса – знаний о новых пределах земли.
“Некоторые голландцы, – замечает Дачицкий, – добрались очень далеко по новому, доселе неизвестному пути; достигнув пустынных земель и морей, они наткнулись на замерзшее море, через которое им пришлось прокладывать путь с большим риском, сражаясь с белыми медведями. И, не в состоянии идти дальше по причине льдов и холодов, они вернулись на родину, без прибыли и не в полном составе. Одному Господу Богу известно, где и когда будет конец света!”
[482].
Und die Komet strahlte blutrot am Himmel und in Böhmen war Krieg (“И комета сияла кроваво-красным на небе, а в Богемии была война”) – это цитата из романа чеха Пауля Леппина “Хождение Северина во мрак” (1914). Частое карканье вороны предвещает дождь, кометы предвещали продолжительные войны. Постоянные войны, чума, угрозы турецких набегов, преследования иноверцев только обостряли ощущение, что жизнь висит на волоске, и подпитывали страсть к предсказаниям. Здесь следует вспомнить про страсть Валленштейна к гороскопам, его доверчивость к влиянию небес.
Глава 25
В своем “Романе Манфреда Макмиллена” (1907) Иржи Карасек из Львовиц тоскует по ушедшей эпохе: “Угасло племя астрономов и погасли огни алхимиков в домиках Златой улочки за башней Далиборкой. И даже Тихо Браге и Кеплер уже не составляют гороскопов для печального Рудольфа”
[483].
Астролог – ключевой персонаж пражской мифологии. Иногда он отождествляется с алхимиком. Хотя они и не проходят сквозь огонь и не спускаются в край теней, эти предсказатели, стремящиеся исследовать сочетания небесных тел и извлечь из них ответы, подчас столь туманные и сомнительные, что ни Сфинкс, ни Эдип не смогли бы их разгадать; эти манипуляторы эликсирами и средствами от чумы, эти знатоки оракулов, что часто пускаются на откровенные надувательства, порой разоблачая тем самым хитрость своих махинаций, подобны шаманам.
В романе Йозефа Сватека “Астролог” алхимик Скотта, сводник и жулик, “умеет читать по звездам судьбу человека” и провозглашает себя “учеником божественной науки астрологии”
[484]: изобретает “родословную” для дона Цезаря Австрийского, незаконного сына Катаржины Страдовой и Рудольфа II, и для Зузанны (Zuzana), дочери благородного Коралека из Тешина
[485]. В трагедии Витезслава Галека “Король Рудольф” (1862) некий “kukátkář” (“соглядатай”) подглядывает за императором в подзорную трубу по просьбе брата Матиуса
[486].
Клоуны-дадаисты Иржи Восковец и Ян Верих в музыкальной комедии “Голем” (1931), пытаясь спародировать астролога времен Рудольфа, создали чудаковатого мага Брженека, изготовляющего для монарха искусственную женщину (из племени пражских големов и роботов, полученных путем перегонки), фригидное (увы!) лунное подобие, Сираэль, “материализованный лунный луч”
[487]. В рассказе Веры Лингартовой “Vícehlasé rozptýlení” (дословно: “Полифоническое развлечение”) среди пациентов доктора Альтмана – сомнительного полупсихиатра, полуколдуна из сказок Гофмана, бродящего по Праге, как по раскачивающейся метафизической психбольнице, пропитанной туманом, вместе с Верленом и Рембо, Диланом Томасом, Нижинским, Билли Холидеем и Чарли Паркером, – есть также астролог-канатоходец, пьянчужка Гамильтон. Этот чудак наблюдает небо из “астрономической лаборатории”, расположенной на вершине головокружительно высокой винтовой лестницы на Петршинском холме, привязав себя к балконной решетке “с помощью системы тросов и блоков”, чтобы не свалиться
[488].
