Однако ее вечная молодость напоминает замаскированную старость, которая едва-едва скрывает утомленность воспоминаниями, пресыщенность, цинизм. Достаточно всего одной морщины, невольной гримасы, чтобы вскрылась ее подлинная сущность молодящейся старухи: жеманной, напомаженной, с восковыми губами, разглаженными морщинами и волосами, пожелтевшими от перхоти, со стеклянным глазом – а венчает все это шляпка по моде двадцатых годов
[709].
В певице есть что-то метафизическое и колдовское, этакое зловещее ведьмовство, которое еще более усиливается благодаря контрасту с сухой канцелярской средой, в которой разворачивается комедия. Формула бессмертия, которую Эмилия Марти носит на груди, отсылает нас к шему Голема. Формула Макропулоса возбуждает аппетит у многих, многие души наполняет вожделением. Но Эмилия Марти изнемогла и истомилась от бессмертия, которое подрывает нравственность и иссушает чувства. Радость жизни рождается из осознания ее кратковременности. Слишком длинная жизнь порождает тоску и отвращение к жизни. “Но невозможно любить триста лет. Невозможно надеяться, творить или просто глазеть вокруг триста лет подряд. Этого никто не выдержит. Все опостылеет. Опостылеет быть хорошим и быть дурным. Опостылеет небо и земля. И тогда ты начнешь понимать, что, собственно, нет ничего. Ровно ничего. Ни греха, ни страданий, ни привязанностей, вообще ничего”
[710].
Герой романетто Якуба Арбеса “Мозг Ньютона” – говорящий автомат. Перед ученым собранием он утверждал, что в будущем, благодаря более совершенной медицине, жизнь станет дольше, но тогда она будет длиться слишком долго и люди начнут вырождаться, деградировать. Следовательно, долгожительство – проклятие. Не стоит завидовать струльдбругам, описанным Свифтом в “Путешествиях Гулливера”
[711].
Леон Яначек в опере “Средство Макропулоса” (“Věc Mak-ropulos”, 1925), созданной по мотивам комедии Чапека, усилил призрачность певицы, которую слишком долгая жизнь сделала упрямой, злобной, деспотичной, пустой
[712]. “Вам знаком, – писал он, – этот ужас, чувства человека, которому не будет конца. Сущее несчастье. Он ничего не хочет, ничего не ждет”
[713]. “Трехсотлетняя и вечно молодая красота – с обожженными (сгоревшими) чувствами! Бррр! Холодна, как лед…”
[714].
Как Елене Глори в “Р.У.Р.”
[715], так и здесь именно женщине по имени Кристина предстояло уничтожить в огне формулу. Эмилию Марти ожидал такой же конец, как и Голема, которого навсегда лишили шема. Если в “Р.У.Р.” уничтожение человечества роботами вызывает в Чапеке песнь хвалы жизни, то в “Средстве Макропулоса” бесконечность жизни вдохновляет его на апологию смерти. Но мораль все та же: не надо нарушать порядка существования. В великой онтологической дилемме, что не дает покоя этому миру, смерть необходима, чтобы жизнь была прекрасной.
Глава 49
Одним из самых магических мест Праги был еврейский квартал (чеш. “Židovské město”), его называли еще Йозефов, по имени императора Иосифа II, первым ослабившего в конце xviii века религиозную и расовую дискриминацию; позднее, в xix веке, его стали называть Пятым кварталом (чеш.
“Pátá Čtvrt”). Таинственный район, от которого до наших дней мало что сохранилось: несколько синагог, в частности Староновая синагога, кладбище, Еврейская ратуша с часами, стрелки которых вращаются в обратную сторону. Часы были воспеты Аполлинером (“les aiguilles de l’horloge du quartier juif vont à rebours” (“И стрелки на часах еврейского квартала / Вспять поползли”)
[716] и Сандраром (“et le monde, comme l’horloge du quartier juif de Prague, tourne éperdument à rebours” – “а мир, как часы в еврейском квартале Праги, самозабвенно вращается вспять”)
[717]. Это район, где до сих пор ощущается вечное присутствие Голема, ведь там, как утверждает Незвал, шем рабби Лёва “вложен под язык каждого предмета, даже под древние камни, которыми, впрочем, выложены все тротуары Праги”
[718]. Если пофантазировать на тему ветхой архитектуры гетто, то можно и впрямь поверить, что эти кривые домики оживляются и приходят в движение по мановению шемов, всунутых в пугающие пасти их стрельчатых порталов.
Еврейская традиция относит происхождение гетто к незапамятным временам, еще до основания самого города на Влтаве. Некоторые легенды сообщают нам, что евреи прибыли в Прагу сразу после разрушения Иерусалимского храма, другие относят их появление к viii или ix веку. В романах эпохи романтизма уже Либуше
[719] предсказывает их прибытие, но даже хроники обычно подтасовывают карты. Вацлав Гаек из Либочан, в своей “Чешской хронике” (1541), а вслед за ним и еврейский хронист Давид Ганс в “Потомстве Давида” (“Zemach David”, 1592) утверждали, что евреи получили разрешение обосноваться в городе на Влтаве в 995–997 гг., после того как они помогли христианам отразить атаку неверных
[720]. Но, безусловно, уже в x веке караваны еврейских купцов, совершавшие долгие странствия с Востока на Запад, останавливались в Праге и основывали там товарные склады, и из таких первых промежуточных стоянок возникла между xii и xiii веками пражская еврейская колония.
