– Не знаю. «Морнингсайд» не скажет, кто они. Это мне не нравится. Я хотела бы еще раз попросить «Морнингсайд» дать нам возможность поговорить с этими людьми.
– Давай так и сделаем, а пока отложим рассмотрение. Я предлагаю отложить.
– Поддерживаю, – заявила Шарлотт.
Они отложили вопрос и перешли к следующему.
* * *
На следующее утро Шарлотт, стиснув зубы, позвонила бывшему мужу, Ларри Джекману.
– Привет, Шарлотт, – сказал он. – Что случилось?
– Ты в ближайшее время не собираешься в Нью-Йорк?
– Я здесь сегодня. А что?
– Я бы хотела выпить с тобой кофе и кое-что поспрашивать.
Они начали так встречаться несколько лет назад – время от времени пили кофе, говорили о делах города или о старых знакомых, которым нужна была помощь. Ларри не любил ни одну из этих тем, но всегда соглашался, и у них уже установилась некая традиция вот так встречаться. И сейчас, выдержав краткую паузу, от ответил:
– Всегда рад. Как насчет 4:20, в павильоне в Центральном парке?
Это было одно из их старых мест, и Шарлотт тут же согласилась.
Потом эта встреча на весь день выпала у нее из головы, она погрузилась в работу, а когда вспомнила, было уже четыре часа и нужно было торопиться. Пройти двенадцать кварталов пешком во время прилива никак невозможно, особенно учитывая, что первые три должны быть слегка затоплены. Поэтому она села на такси-глиссер, которое понеслось вдоль Пятой по мелководью, среди бурунов и водорослей, после чего повернуло и высадило пассажиров у плавучего пирса, севшего сейчас на мель посреди улицы в ожидании дальнейшего прилива. Этот быстрый, пусть и дорогой маневр оставил ее всего в пятнадцати минутах ходьбы до Центрального парка. Туда она и побрела, стараясь не нагружать бедро и жалея, что не сбросила больше веса, чем могла бы. Идти было тяжело.
И все же Шарлотт было необходимо пройтись, чтобы собраться с мыслями. Ей всегда было немного не по себе при встречах с Ларри – слишком давило прошлое, и бо́льшая часть этого прошлого была не очень приятна. Хотя, с другой стороны, у них было и много хорошего, даже очень хорошего, если пробраться до этих воспоминаний сквозь массу плохих. Когда они были молодыми влюбленными студентами юридического факультета, хорошим было почти все. Потом наступили годы совместной жизни, и хорошее с плохим так перемешалось, что одно от другого невозможно было отделить; такой просто была их жизнь в те годы – славной, болезненной и в конечном счете разочаровывающей тем, что они так и не смогли ужиться. Не сошлись во взглядах. Никто не сходится полностью, но они, похоже, не могли найти согласия даже в причинах своих разногласий. Они совершенно не разобрались в своих отношениях. А потом плохое и хорошее отделились друг от друга, и они внезапно увидели, что плохого было намного больше, чем хорошего. Во всяком случае, так казалось Шарлотт. Ларри заявил, что готов терпеть небольшие раздоры, а она предъявляла слишком много требований, но, как бы то ни было, в итоге все разладилось. Ни у кого из них больше не осталось чувств, и ко времени расставания, хотя при этом пришлось пережить много горьких и неприятных моментов, самыми сильными ощущениями оказались усталость и облегчение. Но вся та эпоха осталась позади, и у обоих появились новые инкарнации; а будь у них необходимость встречаться, они бы держались любезно, но такой необходимости не было, так как детей они не завели. Спустя несколько лет, когда все эти чувства переросли в грустную ностальгию, у Шарлотт возникло любопытство, жажда узнать, как продолжалась история Ларри. Особенно после того, как он переметнулся в финансовую сферу, поднялся там и стал, как она полагала, и богатым, работая в «Адирондаке», и влиятельным, когда стал главой Федеральной резервной системы. В тот момент ее любопытство перевесило неловкость, и они встретились за кофе.
Но все равно она до сих пор, когда шла увидеться с ним, когда знала, что он будет сидеть с ней за одним столиком, чувствовала дрожь, легкий приступ страха. Как перед ним будет выглядеть она, погрязшая в бюрократии на своей работе, еще и пониженная до должности в государственно-частной общественной организации, где стала юридическим соцработником? Ей не хотелось, чтобы о ней судили таким образом.
– Отлично выглядишь, – проговорил он, когда она села напротив.
– Спасибо, – поблагодарила она. – Это ты на работе, наверное, научился так хорошо врать.
– Ха-ха, – рассмеялся он. – Скорее, говорить правду. Говорить так, чтобы не пугать людей.
– Вот и я о чем. Кто же испугается правды? И что это за люди?
– Рынок.
– Рынок – это люди?
– Конечно. И еще конгресс. Конгресс – это люди, и они пугаются.
– Но это же у них так всегда? А если ты напуган постоянно, то куда уж хуже-то?
– Они все равно умудряются находить что-то хуже. И становятся гипернапуганными. А иногда доходят до предела и становятся совершенно спокойными. Вот на что я всегда надеюсь. Бывает, так и случается. Хорошие люди встречаются в обеих палатах и по обе стороны от прохода. Только нужно время, чтобы выяснить, кто именно.
– А как же президент?
– Она молодец. Всегда довольно спокойна. И умна. Она собрала достойную команду.
– Это по определению так?
– Ха-ха. Вот всегда приятно встретиться с тобой, чтобы ты меня немного одернула.
– Это просто то, что мне подумалось.
– А ты так и пьешь обезжиренный латте?
– Да, я не меняюсь.
– Я не это имел в виду.
– Разве?
– Ладно, мне просто кажется, что твои кофейные привычки несколько смешанны, хотя, может, я и ошибаюсь.
– В последнее время я люблю американо с эспрессо.
– Ого!
– А что, новая слизистая желудка.
– Операцию сделала?
– Поставили ли мне кольцо? Нет, я и так хорошо себя чувствую, хотя и не осознаю толком почему. Наверное, медитации помогают.
– Медитации?
– Медитации. Я же говорила тебе то ли в прошлый раз, то ли в позапрошлый.
– Я забыл, прости. Так что это такое?
– Это такая медитация осознанности. Я лежу в садах, смотрю на Бруклин и думаю, как много есть на свете вещей, с которыми я ничего не могу поделать. Потом их возникает будто целая вселенная, и тогда мне становится спокойнее.
– Я бы, наверное, уснул.
– Я обычно и засыпаю, но это тоже хорошо.
– До сих пор бессонница мучает?
– Сейчас она у меня как бы сливается со сном. Сон, медитация, бодрствование – теперь все становится одинаковым.
– В самом деле?
– Нет.
Он вежливо улыбнулся. Они отхлебнули кофе, оглядели парк. Осень в Нью-Йорке подходила к концу, листья почти все опали, но некоторые дубы, клены и вязы, высаженные несколько десятилетий назад, стояли в шапках из красных или желтых листьев. Все говорили, что здесь это самое красивое время года, время коротких вечеров и внезапных холодов и того тусклого света, благодаря которым Манхэттен превращался в город мечты, исполненный значимости и драматизма. Единственным местом, где хотелось быть. И они сидели друг напротив друга и здесь, и в других частях Центрального парка, и в других местах города, и так уже почти тридцать лет. Они были как двое гигантов, прошедших сквозь года, пусть даже она была бюрократом, а он главой Федрезерва, и она вдруг поняла, что он считал ее себе ровней.
