Но сейчас я сам занял по Джоджо супердлинную позицию, по сути, допустил ту же ошибку: потеря ликвидности, стремление к равновесию, неприятие волатильности, привязанность к конкретной статической ситуации, от чего предостерегал даже Будда. И в такой опасной ситуации моя предполагаемая партнерша по проекту совместной жизни, что также было своего рода венчурным капиталом, не попала в цену реализации. И ушла со своим опционом дальше. Вообще от этих финансовых метафор меня воротит, но они возникают у меня в голове, и кажется, я не могу это остановить. Нет, стоп. Она мне нравилась, я ее хотел. А она меня нет. Вот как на самом деле было.
И чтобы ее вернуть, мне нужно было делать то, что сделало бы ее похожей на меня. Можно выразиться и так. Просто начать сначала, только и всего.
Черт, черт, черт.
* * *
Ну, прежде всего нужно быть приветливым. Притвориться перед Джоджо, что я не имею ничего против того, чтобы откатиться на уровень друзей, которые живут в одном районе, заняты в одной сфере и видятся в компании общих знакомых после работы. Это было непросто, но мне под силу.
Потом мне нужно было найти способ изменить привычный ход жизни. Вместо того чтобы финансиализировать ценность, мне нужно добавить ценности финансам. Сначала я не мог этого даже осмыслить. Как можно добавить финансам ценности, когда они только и существуют ради того, чтобы финансиализировать ценность? Иными словами, как это может сильнее касаться денег, когда деньги и так были высшим источником ценности?
Загадка. Коан, ставящий в тупик. То, над чем я размышлял непрерывно, целыми часами и днями.
И я начал смотреть по-новому, приблизительно так: это должно было что-то значить. Финансы или даже сама жизнь – это должно было что-то значить. А тому, что что-то значит, нельзя было назначить цену. Это некая альтернативная форма ценности.
* * *
Один из способов добиться того, чтобы ИМС играл мне на руку, – внимательно следить за реальным межприливьем. Конечно, я мог заниматься этим только в Нью-Йорке, потому что необходимо посещать межприливье лично, но, что бы ни происходило в Нью-Йорке, это более-менее отражало ситуацию в других прибрежных городах мира, таких как Гонконг, Шанхай, Сидней, Лондон, Майами и Джакарта. Везде наблюдалось примерно одно и то же: водный стресс, технологические улучшения, правовые споры. Выстоят ли строения или рухнут – было одним из ключевых вопросов, а то и самым главным из всех. С каждым зданием было по-разному, хотя можно было собрать крупные массивы данных и создать алгоритмы, способные довольно точно рассчитать риск в отдельных категориях. Место же для домыслов появлялось лишь в некоторых случаях, поэтому безопаснее, как всегда, было обобщать и рассчитывать процентную вероятность.
Но, чтобы исследовать этот вопрос лично, я мог сесть на «клопа» и пометаться по гавани, наблюдая за зданиями, за тем, как там идут дела, и оценивая их по алгоритмам, предсказывающим их будущее, выискивая несоответствия, которые позволили бы мне играть на спредах лучше других трейдеров. Реальный мир вкладывается в модели, тем самым получая преимущество в состязании, особенно перед теми трейдерами, что торгуют прибрежными фьючерсами из Денвера. Вклады реального мира давали пользу, и я был в этом уверен, потому что сам занимался ими четыре года – и все это время они работали.
В подтверждение этому, к своему удовольствию, я видел, что модели поведения прибрежной собственности, включая мои собственные, попросту ошибались насчет определенных категорий строительства, о чем я поначалу не решался и думать, допуская, будто запутался в своих мыслях, словно после долгих часов, проведенных в баре.
Так вот, пока размышлял над всем этим, скользя по водным путям вокруг безумного города, мне казалось, что у меня уже была возможность инвестировать с выгодой, вложив немного венчурного капитала туда, где он принес бы социальные блага, тем самым побудив Джоджо увидеть во мне другого человека. Пожалуй, я мог определить, какие здания обрушатся с большей долей вероятности, тогда как модели давали всем равные шансы. Я мог и придумать, как их усовершенствовать, как отсрочить их обрушение, чтобы они еще послужили укрытиями для беженцев. В Нью-Йорке жилья не хватало совсем – люди приезжали и пытались здесь жить, будто поддаваясь некой зависимости, какому-то принуждению оставаться здесь, пусть даже «водяными крысами», когда у них была возможность жить лучшей жизнью в любом другом месте. Все было так же, как и во все времена! А значит, была нужда в какой-нибудь жилищной реформе в стиле Джейн Аддамс
[85]. Для меня это было слишком трудно, но какие-никакие улучшения в межприливную жизнь я бы внес. Это же моя специализация, с этого я мог начать. Мог попробовать что-то сделать.
Итак, однажды утром я бросил свои экраны, спустился к своему «клопу» и зажужжал сначала к 23-й, а потом направился на запад, к Гудзону. Пора было выйти и взглянуть на реальность своими глазами.
* * *
В мидтауне межприливная зона приходилась на старую свалку, и многие здания здесь падали уже поэтому. От 30-й до Канала была зона обрушенных, накренившихся, потрескавшихся, павших блоков. Дом, построенный на песке, не был способен выстоять.
Тем не менее я видел обычные признаки того, что в этих сырых развалинах кто-то жил. Жизнь там, наверное, напоминала более ранние столетия убогих жилищных условий, с обилием плесени и постоянным риском для жизни. Все как всегда, только сырости больше. Но даже в самых злосчастных районах оставались островки успеха, защищенные от воды и полностью пригодные для жизни, зачастую даже более комфортной, чем когда-либо, по крайней мере, некоторые так заявляли. Общества взаимопомощи создавали нечто любопытное, так называемую «новую Венецию»: модную, эстетичную, сексуальную, новую городскую легенду. Некоторые были просто счастливы жить на воде, если это преподносилось как нечто венецианское, где нужно было терпеть проблемы с плесенью, чтобы жить в этом шедевре искусства. Мне и самому это нравилось.
Каждый район, как и всегда, был отдельным мирком со своим особым характером. Одни выглядели прекрасно, другие – задрипанными, третьи оставались заброшенными. Не всегда было понятно, почему тот или иной район выглядит так, как выглядит. Что-то случалось, и здания стояли на месте или обрушивались на те, что с ними соседствовали. Все очень условно, очень изменчиво, очень рискованно.
* * *
И вот я медленно приближался к старому району мистера Хёкстера, с юга от рухнувшей высотки. Это была южная часть Гудзон-Ярдс, небольшая бухта, где больше не сохранилось железнодорожных путей и где теперь было мелководье, открытое приливам, которые, как рассказывали, бывали такими мощными, что глубина здесь не уступала той, что в средней части реки. Послужила ли эта «протечка» к острову причиной падения высотки, было неизвестно, но это случилось, и верхняя половина здания теперь принимала на себя волны разбитыми окнами. Упавшая высотка напоминала побитый круизный лайнер, готовящийся целиком уйти на дно.
