Этот Союз был чем-то вроде «Фэнни Мэй»
[93] для квартиросъемщиков и других бедных людей, хотя его название, как по мне, было чересчур амбициозным. Какие-то его важные данные учитывались в ИМС как часть рейтинга потребительского доверия.
– Да, занимаюсь, – ответила Шарлотт. – Но вы продолжайте. О чем вы рассказывали?
– Ну, классический пример падения доверия – 2008 год. Тогда пузырь касался ипотек, которые взяли люди, пообещавшие их выплатить, но на самом деле неспособные это сделать. Когда объявили дефолт, все инвесторы ринулись к дверям. Все пытались одновременно что-то продать, но покупать никто не хотел. Те, кто шортил, сорвали куш, но все остальные конкретно разорились. Финансовые фирмы даже перестали проводить контрактные платежи, потому что не имели денег заплатить всем, кому были должны, тогда как существовала высокая вероятность, что той организации, которой требовалось заплатить, к следующей неделе уже не будет существовать, так зачем тратить деньги на них только потому, что подошел срок платежа? В тот момент никто вообще не знал, будет ли хоть какой-нибудь вексель чего-то стоить, и все рушилось в свободном падении, люди были напуганы.
– И что было дальше?
– Правительство вбухало денег, чтобы одни смогли выкупить других, а потом продолжало вбухивать, пока банки не ощутили достаточной безопасности, чтобы вернуться в бизнес в обычном режиме. Налогоплательщиков заставили полностью оплатить проигранные банками сделки – это было сделано потому, что верхушка Федрезерва и Казначейства была из «Голдман Сакс»
[94], а им инстинкт говорил, что надо защищать финансовую систему. Они национализировали «Дженерал моторс», автомобильную компанию, и управляли ею, пока она не встала на ноги и не вернула людям долг. Банки и крупные инвестиционные фирмы были просто спасены. И жизнь пошла дальше по-прежнему, до обвала 2061-го, когда случился Первый толчок.
– А тогда что случилось?
– Все повторилось снова. Точно как в 2008-м.
Шарлотт вскинула руки:
– Но почему? Почему, почему, почему?
– Не знаю. Потому что это сработало? Потому что им сошло с рук? В общем, с тех пор у них как бы есть план действий. Сценарий, который нужно проиграть. Что они и проделали после Второго толчка. А сейчас приближается круг номер четыре. Или какой он там по счету, если брать тюльпаноманию
[95] или Вавилон?
Шарлотт посмотрела на квантов:
– Это так?
Они кивнули.
– Так и было, – печально ответил высокий.
Шарлотт приложила ладонь ко лбу:
– Ладно, но что это означает? Ну, то есть что мы можем изменить?
Я поднял палец, наслаждаясь ощущением, какое мог бы испытывать одноглазый среди слепых:
– Вы можете проткнуть пузырь, чтоб он лопнул, намеренно, после того как обеспечите другую реакцию на обвал, который последует далее. – Я указал поднятым пальцем через плечо, где находился аптаун. – Если ликвидность зависит от стабильно поступающих платежей от простых людей, а это так и есть, то систему можно обрушить в любой момент – достаточно лишь, чтобы люди перестали платить. За ипотеку, за коммуналку, за медстраховку. Взять и перестать – всем в одночасье. Назвать это Одиозным днем невыплаченных долгов, или всеобщей финансовой забастовкой или заставить папу римского объявить Святой год – он может сделать это когда захочет.
– А у людей не возникнет из-за этого проблем? – осведомилась Амелия.
– Самих людей будет слишком много. Нельзя посадить всех. Поэтому, по сути, власть все равно останется за людьми. За ними все преимущества. И вы же председатель Союза домовладельцев, верно?
– Да.
– Так вот подумайте: что делают союзы?
Теперь Шарлотт улыбнулась мне, ее глаза просияли.
– Устраивают забастовки.
– Именно.
– Мне это нравится! – воскликнула Амелия. – Классный план.
– Может сработать, – подтвердил высокий квант и посмотрел на друга: – Что думаешь? Одобряешь?
– Да, черт возьми, – ответил мелкий. – Я бы их всех поубивал.
– И я! – поддержала Амелия.
Шарлотт рассмеялась. Затем подняла чашку и задержала передо мной, я поднял свою, и мы чокнулись. Обе чашки были уже пусты.
– Еще вина? – предложила она.
– Оно ужасное.
– Это значит «да»?
– Да.
Ж) Амелия
В начале 1904 года на Кони-Айленде три слона вырвались из своего загона и сбежали. И одному только богу известно, зачем! Одного нашли на следующий день на Статен-Айленде, из чего следует, что он переплыл Лоуэр-Бей, а это не менее трех миль. Знали ли мы до этого, что слоны умеют плавать? И знал ли об этом этот слон?
Остальных двух больше не видели. Приятно думать, что они скрылись в жидких лесах Лонг-Айленда и дожили там свои жизни, как толстокожие йети. Но слоны склонны держаться вместе, а значит, скорее вероятно, что те двое уплыли вместе с тем, которого нашли на Статен-Айленде. Это уже не так приятно – представлять, как они все вместе одухотворенно перебирали лапами по-собачьи, двигаясь сквозь ночь на запад, и самый слабый ушел вниз с дозвуковым криком, а за ним и следующий. И пропали в воде. И они знали, что судьба могла быть еще хуже. А выживший, наверное, выбрался на ночной пляж и, встав там, дрожал и дожидался восхода.
Амелия несколько дней толкалась по Нью-Йорку, слишком сердитая и отвлеченная, чтобы заниматься чем-либо другим. Поначалу ей нравился этот Франклин из Мета, симпатичный мужчина, но потом она решила, что он простофиля, и он перестал ей нравиться. Она встретилась с парой друзей и обсудила какие-то проекты со своими продюсерами, но ее ничего не привлекло, и все согласились с тем, что ей не стоит сейчас вести развлекательную передачу об искусственной миграции, когда главная ее мысль – переловить и пересажать за решетку всех членов Лиги защиты Антарктики.
– Амелия, прекращай это, – сказала Николь. – Если не можешь отделаться от этих чувств, то хотя бы перестань об этом говорить.
– Но мои зрители знают: я говорю то, что чувствую. Именно поэтому они смотрят мое шоу. А сейчас я переживаю посттравматический стресс.
– Я знаю. Значит, тебе нужно перестать это чувствовать.
– Но я чувствую то, что чувствую.
