– Уже чуть теплее, она приходит в себя. Только не слишком торопитесь, не убейте ее, как тех чилийских моряков.
Она действительно приходила в себя. Но было еще мучительно холодно, а на ее побелевшей коже проступили красные пятна, будто у лошадки – пегой или аппалузы. Наверное, это был не лучший ее вид, хотя, наверное, можно было подумать, что она только что испытала оргазм или вроде того. Но вода теперь становилась горячее, и она чувствовала себя все лучше. Ей сказали, что она пробыла подо льдом всего пару минут, зато сейчас уже было горячо. Прямо обжигающе горячо.
– Эй! – закричала она. – Ай! Горячо! Горячо!
Воду немного охладили, постепенно вернув Амелию к нормальной температуре, а потом вытерли и одели во что-то взятое на время или купленное в долг. Ее окружали очень дружелюбные люди.
– Вы все такие хорошие! – воскликнула Амелия. – Спасибо, что спасли мне жизнь! – И она разрыдалась.
– Давай мы отвезем тебя домой, – сказала Николь.
* * *
Оправившись после своего падения в канал, Амелия села на «Искусственную миграцию» и полетела из Нью-Йорка на северо-восточное побережье Гренландии. Там, на треугольном островке из холмов между фьордами Ньогалвфьердсфьорден (который до Первого толчка был ледником) и Захария Исстром (аналогично), стоял великолепный город Новый Копенгаген. Учитывая состояние старого, многие говорили, что этот город теперь следует называть просто Копенгагеном – ведь город был, по сути, перенесен. В самой Дании в ответ на такую дерзость лишь фыркали и уверяли, что с городом все нормально и он всегда был довольно влажным местом. С другой стороны, наличие другого Копенгагена на северо-востоке их старой колонии не вызывало особого неодобрения, и, по сути, два города были мало связаны между собой, а названия не играли большой роли. В Онтарио, например, тоже был Копенгаген.
В любом случае Амелия уже бывала в Новом Копенгагене и сейчас почувствовала приятный трепет, когда Франс провел «Искусственную миграцию» вдоль длинного ряда мачт на южной окраине города, где остров с севера рассекал короткий фьорд, придавая ему форму подковы. Причалы выступали в затянутый льдом фьорд, а за ними сразу начинался центр города. Здания здесь были преимущественно в гренландском стиле – крыши с крутыми скатами поверх раскрашенных яркими цветами кубов, освещенных уличными фонарями, отчего тьма северной зимы рассеивалась и становилось куда светлее, чем в любом помещении. Концертный зал на вершине подковы представлял собой огромный куб, вдохновленный похожим зданием в Рейкьявике, и служил известным центром новоарктического движения долгоиграющей оперной и инструментальной музыки. Некоторые из произведений, что игрались в этом зале, могли продолжаться всю зиму.
Когда дирижабль был пришвартован, Амелия добралась на автобусе до изголовья фьорда, где располагалась крупнейшая пешеходная зона. Ярко освещенные мостовые, очищенные от снега, были почти пусты, но, опять же, было слишком холодно, а те немногие, кто находился на улице, в основном спешили от одного здания к другому. Несмотря на потепление Арктики, в середине зимы здесь было по-прежнему холодно, еще и дул морской ветер, как в любом другом прибрежном городе. Этим он напоминал Амелии Бостон.
В пабе, который назывался «Балтика», было так тепло, что поднимался пар; посетители шумно наслаждалась пятничным вечером. Здесь собрались и местные друзья Амелии – ребята из Ассоциации миграции диких животных, которые пришли посочувствовать ей в связи с ее ужасным путешествием на юг, запить горе и обсудить новые планы. Некоторые из них помогали ей в Черчилле и были так же злы на тот страшный прием, что ее медведям оказали в Антарктиде.
Но один из них, Торвальд, не выразил такого сочувствия, как остальные:
– В Лигу защиты Антарктики входят почти все, кто там живет, а они куда хуже Защитников дикой природы. Они живут там просто потому, что хотят там находиться.
– Я знаю, – недовольно проговорила Амелия. – Ну и что? Антарктида большая, и если бы в одной-двух бухтах поселилось несколько медведей, что бы это изменило? Мишек вывезли бы обратно на север через пару сотен лет. Собрали бы, когда здесь снова стало бы достаточно холодно, и отправили бы домой. А там для них было просто убежище!
– Но мы же с ними не консультировались, – возразил Торвальд. – А они очень привязаны к своему видению Антарктиды. Последняя нетронутая территория – вот как они ее называют. Последняя чистая местность.
– Ненавижу это дерьмо, – сказала Амелия. – Это планета помесей. Никакой чистоты здесь быть не может. Единственное, что имеет значение, – это не допускать вымирания.
– Я-то с тобой согласен. Но они нет. Поэтому тебе нужно было больше, чем собрать вокруг себя людей вроде меня.
Он пристально смотрел на нее, и, несмотря на его упреки, Амелия поняла, что он пытался ее клеить. Это было отнюдь не ново, но в том расположении духа, в каком она была сейчас, вызывало у нее нечто среднее между успокоением и раздражением. Она могла поддаться его заигрываниям, однако она до сих пор чувствовала себя насквозь продрогшей – даже спустя несколько дней после того, как провалилась под лед. Но дело было не только в этом. Да и его манеры, а он вел себя грубо, желая затащить ее в постель, ей не нравились.
– Так что нам делать? – спросила она с вызовом. – Друзья в Нью-Йорке сказали, что я смогу перевезти туда еще медведей, если сохраню это в тайне.
В ответ на это все с сомнением покачали головами.
– Белых медведей отслеживают с помощью спутников, – сказал Торвальд. – И в Антарктиде за ними тоже следят. Нам ведь не нужно, чтобы их и дальше убивали.
– Может, с нашими противниками заключить сделку? – предложила Амелия.
Но остальные снова покачали головами.
– Они не пойдут на компромиссы, – ответил Торвальд. – Если бы это были люди, готовые к компромиссам, они бы там не жили.
Амелия вздохнула с мрачным видом.
– Может быть, нам стоит подыскать им новые места в районе Гренландии, – сказал Торвальд. – Где-то здесь должны быть новые бухты, где и медведи, и животные, которыми они будут питаться, смогли бы нормально жить.
– Здесь теперь слишком тепло, – возразила Амелия. – В этом все дело.
Торвальд пожал плечами.
– Если ты говоришь, что мировые температуры должны упасть, чтобы белые медведи выжили, то для этого нужно вывести из атмосферы примерно тысячу гигатонн углерода.
– А что? Разве это нереально?
– Если это наш главный проект, то да. Нужно всего-навсего изменить все.
– Ой, да ладно. Так уж все?
– Да. Конечно.
– Мне это не нравится. Это слишком. Но мы должны делать все, что в наших силах. Я хочу сказать, в этом же и есть суть искусственной миграции.
– Ну да. А на трудные времена нам нужен рефугиум
[96]. Но это все только временные решения. А ты же у нас королева временных решений.
