Так станем ли мы гневаться на несчастную жертву? Случалось ли вам видеть, как bellua, именуемое кошкой, играет с мышью? «Не сдадимся!» — пищит длиннохвостая бедняжка, мечась из угла в угол. Чудовище приближается, добродушно треплет ее лапкой по плечу, игриво подбрасывает ее и — в положенное время съедает.
Братья мои, английские снобы! Вот почему мы так легко прощаем сноба-консерватора и сноба-агрария.
Глава XXI
Существуют ли снобы-виги?
К счастью, эта глава будет очень коротенькой. Я не собираюсь задавать нескромные вопросы правительству, наподобие Томаса Финсберийского
[88], или как бы то ни было противодействовать успехам Великой либеральной администрации.
Самое лучшее, что мы можем сделать, — это совсем не задавать вопросов, но доверять вигам безоговорочно, полагаясь на их недосягаемую мудрость. Они умней нас. Благое провидение предрешило, что они будут нами править, и наделило их всеобъемлющими познаниями. Другие люди меняют свои убеждения, они же — никогда. Например, Пиль признает, что его убеждения относительно хлебных законов в корне изменились, а у вигов они остались неизменными; виги всегда исповедовали свободу торговли, всегда были мудрыми и совершенными. Мы этого не знали; но это правда, — так говорит лорд Джон. А великие вожди вигов, обращаясь к своим избирателям, поздравляют сами себя и весь свет с тем, что Свобода торговли стала законом Империи, и благодарят бога за то, что он создал вигов, которые могут объявить эту великую истину всему миру. Свобода торговли! Господь с вами, ведь это виги изобрели свободу торговли да и вообще все, что было когда-либо изобретено. Настанет день, когда ирландская церковь уйдет в небытие; когда, быть может, англиканская церковь последует ее примеру; когда за съемщиками квартир признают право голоса; когда просвещение станет действительно народным; когда даже пять пунктов Томаса Финсберийского станут видимы невооруженным глазом, — и тогда вы поймете, что виги всегда стояли за право голоса для квартиронанимателей, что это они изобрели народное просвещение, что именно они разрешили церковный вопрос и что это они выдумали те пять пунктов, которые пытался приписать себе Фергус О'Коннор. Там, где налицо Совершенство, нет места Снобизму. Виги знали и делали — знают и делают — всегда будут знать и делать — решительно все.
И опять-таки у вас нет никакого основания думать, будто среди них так уж много снобов. Ведь их и самих очень мало. Автор книжки об английской аристократии, который именует себя Гэмпденом-младшим (и похож на Джона Гэмпдена
[89], как «Панч» на Аполлона Бельведерского), перечисляет множество профессий, называя имена англичан, кои в них преуспели; он утверждает, что аристократия не дала миру ни хороших жестянщиков, ни адвокатов, ни художников, ни богословов, ни канатоходцев, ни представителей иных специальностей, тогда как из народа вышло множество людей, отличившихся в названных выше профессиях. Из этого следует, что аристократия — низшая раса, а народ — высшая. Это довольно жестоко со стороны Гэмпдена-младшего, да и довод против бесчестной и слабоумной аристократии не совсем справедливый, ибо всякому ясно, что лорд не может играть на скрипке или писать картины без природного таланта и без практики, что люди выбирают себе профессию хлеба ради, а если у них имеются большие или хотя бы достаточные средства к жизни, то они обычно предпочитают праздность. Лже-Гэмпден, мне кажется, упустил из виду, что аристократам просто нет нужды приобретать вышеназванные профессии; а главное, он забывает сказать, что народ относится к знати, как сорок тысяч к одному, и, следовательно, последняя вряд ли может дать столько выдающихся людей, сколько их можно найти в народной среде.
Точно так же (я признаю, что вышеприведенный пример слишком длинен, но в труде о Снобах надо уделить слово и снобу-радикалу, как и всякому другому) едва ли среди вигов найдется много снобов: ведь среди людей так мало вигов.
Я считаю, что настоящих, живых вигов на свете не больше сотни — из них человек двадцать пять занимают посты, остальные готовы их занять. Нельзя и ожидать, что в таком малочисленном обществе много снобов того сорта, какой мы ищем. Как редко можно встретить настоящего, общепризнанного вига! Знаете ли вы хоть одного? Знаете ли вы, что значит быть вигом? Я могу понять человека, если он озабочен тем или иным мероприятием, если он желает, чтобы отменили пошлины на сахар, или на хлеб, или чтобы не урезали в правах евреев, да мало ли еще чего; но в таком случае, если Пиль займется этим делом и избавит меня от забот, он меня устраивает не хуже, чем всякий другой, как бы его ни звали. Я желаю, чтобы в моем доме был порядок, чтобы в комнате у меня было чисто, и не все ли мне равно, какую возьмут щетку и совок для мусора.
Чтобы быть вигом, надо быть реформатором — более или менее, это уж как вам угодно, — но и кое-чем сверх того. Надо уверовать не только в то, что хлебные законы следует отменить, но и в то, что виги должны быть у власти; не только в то, что Ирландию надо усмирить, но и в то, что виги должны быть на Даунинг-стрит. Если народ непременно хочет реформ, что ж, разумеется, тут уж ничего не поделаешь, но помните, что реформы эти должны считаться заслугой вигов. Я верю, что весь мир принадлежит вигам и все, что от них исходит, есть благо. На днях, когда лорд Джон благословлял народ в ратуше и рассказывал всем нам, как виги добились для нас хлебного закона, — честное слово, мы, кажется, оба этому верили. Не Кобден и Вильерс с народом этого добились, а именно виги каким-то образом пожаловали нам это благо.
Они — высшие существа, от этого никуда не уйдешь. То, что Томас из Финсбери кощунственно назвал «лукавством вигов», существует — и побивает все прочие виды лукавства. Сам я не виг (быть может, нет надобности это говорить, не говорю же я, что я не король Пиппин в золотой карете, не король Хадсон и не мисс Бердетт-Кутс)
[90], я не виг, но ах, как бы мне хотелось быть вигом!
Глава XXII
Снобы-штатские
Не может быть ничего более отвратительного и более свирепого, чем мракобесие, недоброжелательная надменность и трусливое злопыхательство, проявляемые штафирками общественной печати и сонмами штатских снобов во всей стране против самого излюбленного среди наших институтов: против того института, за здравие которого на всех общественных обедах пьют сразу же после тоста за церковь, — против Британской Армии. Я сам, в то время, когда я писал мой скромный труд о военных снобах, — побуждаемый к этому единственно сознанием долга, — трактовал свой предмет с любовью и самой изысканной учтивостью, которые, как мне было дано понять, встретили одобрение и восторг в военных клубах, офицерских собраниях и прочих местах, где бывает много военных. Но можно ли было предположить, что критика зайдет так далеко, как за последние десять дней; что всякий невежда-кокни осмелится судить вкривь и вкось; что штатские в гостиницах и клубах станут возмущаться; что патриоты-бакалейщики и торговцы мануфактурой отважатся протестовать; что даже несведущие в политике женщины и матери семейств, вместо того чтобы разливать за завтраком чай и раздавать бутерброды, станут читать газеты, — да-да, честное слово, — и тоже поднимут визг, с ужасом узнав о телесных наказаниях в Хаунслоу
[91], — предположить, повторяю, что Общество наделает столько шума, как за эти последние две недели, и что, может быть, за каждым столом в Англии поднимется негодующий крик, — это уж слишком, дерзость снобов-штатских зашла чересчур далеко, и следует немедля положить этому конец. Я решительно против штафирок и после беседы с мистером Панчем уполномочен заявить, что сей джентльмен разделяет мое убеждение: армия нуждается в защите.
