— Мистер Голдмор всегда будет помнить, — говорит его супруга, — что не кто иной, как дедушка миссис Грей, командировал его в Индию, и хотя эта молодая женщина вышла замуж весьма неосмотрительно, потеряв свое положение в обществе, ее муж, кажется, очень способный и работящий молодой человек, и мы готовы сделать все от нас зависящее, чтобы ему помочь.
И они приглашают Греев на обед два-три раза в течение сезона, а для усиления любезности дворецкому Баффу приказано всякий раз нанимать одноконный экипаж, чтобы привезти их на Портленд-Плейс, а потом отвезти домой.
Разумеется, я слишком хороший друг обеих сторон, чтобы не передать Грею, какого мнения о нем Голдмор и как он был изумлен, узнав, что безработный адвокат все-таки обедает. Фраза Голдмора насчет Грея даже стала ходячей шуткой среди нас, клубных остряков, и мы, бывало, спрашивали Грея, когда он в последний раз пробовал мясо, не отнести ли к нему домой каких-нибудь остатков от обеда, и вообще подтрунивали над ним на все лады.
И вот как-то раз, возвратившись домой из клуба, мистер Грей сообщил своей супруге удивительную новость: он пригласил Голдмора на обед.
— Дорогой мой, как ты можешь так жестоко шутить? — с дрожью в голосе сказала миссис Грей. — Да ведь миссис Голдмор не уместится в нашей столовой.
— Успокойтесь, миссис Грей; ее милость в Париже. Приедет только сам Крез, а потом мы поедем в театр — в «Сэдлерс-Уэлз». Голдмор говорил в клубе, что Шекспир, по его мнению, великий драматический поэт, и ему следует оказывать покровительство. От таких его слов я воспылал энтузиазмом и пригласил его к нам на банкет.
— Господи! Чем же мы будем его кормить? У него два француза-повара, ты знаешь, еще миссис Голдмор всегда нам про них рассказывает, а сам он чуть не каждый день обедает с олдерменами.
На что Грей ответил ей, цитируя моего любимого поэта
[161]:
Простой баранины, о Люси,
Ты приготовь нам к трем часам:
Вкуснее и сочней, клянуся,
Не снилось блюда и богам.
— Но ведь кухарка захворала; а ты знаешь, какой неприятный человек этот Паттипан, кондитер…
— Молчи, фрау! — воскликнул Грей густым трагическим басом. — Распоряжаться этим пиром буду я! Делай все так, как я тебе велю. Пригласи нашего друга Сноба разделить с нами пиршество. Я же беру на себя труд доставить все нужное.
— Не трать много, Рэймонд, — попросила жена.
— Успокойся, робкая подруга Не Имеющего Практики. Обед для Голдмора будет вполне соответствовать нашим скудным средствам. Лишь повинуйся во всем моим велениям.
И, поняв по плутовскому выражению его физиономии, что затевается какая-то сумасбродная шалость, я с нетерпением стал ждать завтрашнего дня.
Глава XLII
Снобы и брак
Ровно в назначенный час (кстати, не могу здесь не выразить презрения, ненависти и негодования по адресу жалких снобов, сенсации ради приезжающих на обед в девять, когда их приглашали к восьми. Так пусть же преследуют таких негодяев отвращение и неприязнь одних честных людей, неодобрение других и проклятие поваров — и мстят за общество, которое эти снобы попирают ногами!), повторяю, ровно в пять часов — время, назначенное мистером и миссис Рэймонд Грей, — можно было видеть молодого человека изящной наружности в новом фраке, чьи ровно подстриженные бакенбарды указывали на аккуратность, чья легкая походка изобличала стремительность (ибо он был голоден, как бывает всегда в обеденный час, в котором бы часу ни обедал) и чьи густые золотистые волосы, вьющиеся по плечам, выгодно оттенялись совершенно новым цилиндром стоимостью в четыре шиллинга девять пенсов, повторяю, можно было видеть этого юношу, направлявшегося по Битлстоун-стрит к Грейз-инну. Нет надобности говорить, что этой личностью был мистер Сноб. Он-то, будучи приглашен к обеду, никогда не опаздывает. Но продолжим наше повествование.
Хотя мистер Сноб, возможно, льстил себя надеждой, что производит сенсацию, выступая по Битлстоун-стрит со своей богато позолоченной тростью (и действительно, даю честное слово, несколько пар глаз глядело на меня из мастерской мисс Сквилсби — модистки с вывеской, что напротив Рэймонда Грея, — у нее еще в окне три шляпки из серебряной бумаги и две модных французских картинки, засиженные мухами), однако волнение, вызванное моим приходом, было ничто в сравнении с тем, какое взбудоражило всю эту маленькую улочку, когда в пять минут шестого по ней промчались кучер в сырцовом парике, желтая обивка и желтые лакеи, вороные кони и блистающая серебром упряжь мистера Голдмора. Улица эта очень маленькая, с очень маленькими домами, большинство из них с очень большими медными дощечками, такими же, как у мисс Сквилсби. Торговцы углем, архитекторы и землемеры, два врача, один стряпчий, один учитель танцев и, разумеется, несколько агентов по продаже домов занимают эти домики — маленькие двухэтажные строения с маленькими оштукатуренными портиками. Карета Голдмора высилась чуть ли не над крышами: вторые этажи могли бы пожать руку Крезу, покачивавшемуся на мягком сиденье; все окна этих вторых этажей в один миг заполнились детьми и женщинами. Были там миссис Хаммерли в папильотках, миссис Саксби в криво надетой накладке, мистер Риглз, который подглядывал сквозь кисейные занавески, не выпуская из рук горячего стакана с грогом, — словом, был большой переполох на Битлстоун-стрит, когда карета мистера Голдмора подъехала к дверям мистера Рэймонда Грея.
— Как это любезно с его стороны, что он приехал с двумя лакеями! — сказала маленькая миссис Грей, тоже украдкой разглядывая карету. Самый огромный из слуг, спустившись со своего насеста, так стукнул в дверь, что едва не проломил ее. Все головы высунулись из окон; вовсю светило солнце; даже мальчишка с шарманкой застыл на месте; лакей, карета, красное лицо Голдмора и его белый жилет блистали великолепием. Геркулес в плюше сделал шаг назад, чтобы отворить дверцу кареты.
Рэймонд Грей отворил свою дверь — он был в жилете и рубашке.
— Входите, Голдмор, — пригласил он, подбегая к карете. — Как раз вовремя, дружище. Откройте же дверцу, Как-вас-там, и выпустите вашего барина. — И Как-его-там повиновался машинально, причем лицо его выразило недоумение и ужас, по силе равные, быть может, только лишь ошеломленному изумлению, которое украсило багровую физиономию его хозяина.
— К кэкому времени прикажете кэ-ету, сэр? — спросил Как-его-там с тем особенным, неподражаемым и непередаваемым лакейским прононсом, который составляет одну из первых прелестей бытия.
— Самое лучшее, подайте карету к театру, вечером, — воскликнул Грей. — Отсюда до «Сэдлерс-Уэлза» всего два шага, туда мы можем дойти и пешком. Билеты у меня есть для всех. Подавайте к театру «Сэдлерс-Уэлз» в одиннадцать.
