Очерк назывался «Моя коробочка».
Придется прочесть его. Сара ждет от меня этого.
– Это твой очерк?
Я была настолько не готова к разговору, что вопрос прозвучал надтреснуто и хрипло. Собственный голос напомнил мне голос Лягушонка Кермита.
– Угу, – ответила Сара.
По выражению лица я поняла, она тоже чувствует себя неуверенно. А может быть, ее удивил мой странный голос?
Когда я начала читать очерк Сары, произошло нечто волшебное. Я была знакома с ней восемь лет, но впервые узнала по-настоящему. Простой рассказ о времени, проведенном на пляже, где «веснушчатое чудовище» охотилось за крабами. Поэтические образы девочки, впервые увидевшей океан. Очерк меня очаровал. Меня перенесло в те мирные времена, когда все казалось нормальным и правильным. Маленькая коробочка, в которой Сара не смогла воссоздать океан, была символом несбывшихся ожиданий. «Но, если бы все ожидания сбывались, – писала Сара, – у нас не было бы мечтаний, жизнь наша лишилась бы спонтанности и импульса».
На этих страницах раскрылась душа Сары, и она глубоко меня тронула. Я затаила дыхание, боясь вздохом спугнуть эту магию.
– Все нормально? – спросила Сара.
Я закашлялась, потом ответила:
– Ты пишешь так… как мне всегда хотелось, – я указала на свой очерк. – А я пока пишу вот так.
– Ты пишешь созвучно своей душе, – улыбнулась Сара. – У нас разные стили. Ты больше внимания уделяешь характерам персонажей и юмору, а я пишу более созерцательно.
– Созерцательно писать лучше, чем юмористически, – с полуулыбкой возразила я.
Я была знакома с ней восемь лет, но узнала по-настоящему только сейчас.
– Ты не можешь изменить саму себя, – ответила Сара. – Представь, если бы Люсиль Болл
[37] захотела стать Одри Хепберн… – Она вернула мне очерк. – Тебе нужно подать заявку в другую писательскую программу.
Она улыбнулась, словно почувствовав мою обиду и решив поддержать меня. Я все еще не избавилась от очарования ее очерка. И полтора часа я рассказывала Саре о своих целях, неудачах и разочарованиях, а она внимательно слушала, как давний друг, давала советы, поддерживала и делилась собственными мыслями и тревогами. Разговор шел естественно, я позабыла о своем отношении к Саре. Мы проболтали весь вечер, а потом кофейня закрылась.
Мне не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался. Мне не хотелось идти домой.
– Давай еще как-нибудь посидим в кафе, – предложила я, когда мы вышли.
– Отличный план! – кивнула Сара.
Меня приняли в другую писательскую программу. Мы с Сарой продолжали поддерживать друг друга на непростом пути к ученой степени. Прошло пять лет с того вечера в кофейне, а мы продолжаем дружить. И теперь нам трудно представить, как мы жили раньше.
Но я никогда не забуду, как Сара стояла в дверном проеме, посматривая в коридор, готовая немедленно уйти, если я отвергну ее приглашение. Я постоянно думаю, скольких друзей я лишилась, слишком занятая, чтобы принять приглашение, или недостаточно смелая, чтобы постучаться в чужую дверь.
Глава 5
Притворяйся, пока не почувствуешь
Твое будущее создается тем, что ты делаешь сегодня, а не завтра.
РОБЕРТ КИЙОСАКИ
Na’aseh V’Nishma
Я понимаю людей, которые стремятся избежать огромных усилий, с которыми теперь связано Рождество… но в конце концов они сдаются и берут на себя все беспокойство и хлопоты.
Мэй Сартон, писатель
Над шоссе сгустились тучи, дождь лил как из ведра. Дворники работали без остановки, но не справлялись с потоком воды, а моя голова не справлялась с потоком мыслей.
Было уже первое декабря. Как же мне все успеть? Эссе девятиклассников, реферат для университета, баскетбольная игра у Шона и доклад по истории для Кристин. Не говоря уже о ветеринаре, ремонтнике, корпоративе Марка… и Рождестве.
Рождество. Не хватало мне еще этих забот – хотя я и так свела их к минимуму. Каждый год я отказывалась от чего-то еще. Я уже давно не украшала дом фонариками и не обвивала зеленью перила. Вертеп стоял в гараже. Ах, если бы можно было отказаться и от елки! Да и от рождественской службы… Стоять в переполненной церкви, слушать фальшивое пение детского хора, желать всего самого доброго незнакомцам и поклоняться деревянному Святому Семейству – все это казалось мне бессмысленным.
Я съехала с шоссе. Дождь стал чуть слабее, но ветер свирепствовал, сгибая еловые ветви. Интересно, удастся ли мне добраться до школы быстрее учеников?
Ученики. О, эти бессмысленные действия! Жизнь ортодоксальных евреев была заполнена ими. Каждое утро они четыре часа молились и изучали Ветхий Завет – то есть Тору, – и только потом начинались обычные занятия. У них было по девять уроков в день. Они ходили из класса в класс, все мальчики в кипах, все девочки в длинных юбках, всякий раз целуя пальцы и касаясь мезузы – цилиндра с маленьким свитком с молитвой, прикрепленного к каждой двери в школе. Поцеловал – прикоснись. Поцеловал – прикоснись. Поцеловал – прикоснись. И так весь день. А еврейские праздники? Их было так много: Рош Га-Шана, Йом-Киппур, Суккот, Ханука – все они были между Днем труда и Рождеством, и к каждому приходилось тщательно готовиться. Как только они все успевали? И зачем?
Если честно, я им завидовала. Как здорово верить в Бога настолько, что все эти ритуалы кажутся важными и преисполненными смысла! Когда я была подростком, я тоже верила в Бога. Я каждую ночь молилась на коленях и с благоговением отмечала все праздники. Но это осталось в прошлом. Землетрясения, бомбежки, нищета, болезни. Я просто не понимала Бога – но мои ученики, похоже, понимали его. Они как будто и мысли не допускали, что все их проявления веры бесполезны, что это просто трата времени. Как и Рождество.
Я завернула на школьную парковку. Ладно, решила я. Они избранные. Я – нет.
– Итак, – сказала я чуть позже первокурсникам, – откройте пятую главу. В ней Элиезер вспоминает, как в концентрационном лагере у него на глазах повесили невинного еврейского мальчика чуть младше его самого. Как на него повлияло это событие? – В воздух взлетела рука. – Амира?
– Он перестал верить в Бога.
– Верно, – добавила Ница, – ведь дальше в книге рассказывается, что Элиезер отказался молиться на Йом-Киппур. До этого он молился всегда.
– И что он почувствовал в этот момент? – спросила я.
– О, он пишет об этом вот здесь! – воскликнула Рива, указывая на страницу. – «Я был одинок – ужасно одинок в мире без Бога… Я стоял среди молящихся и наблюдал за ними, как чужак». – Рива подняла голову и пронзила меня взглядом голубых глаз. – Элиезер почувствовал себя опустошенным, отрезанным от Бога.
