Дайан Сойер
В детстве я обожала выступать и делала это везде, где можно и нельзя. Я пела на табуретке на кухне, в гостях у соседей, на веранде своего и чужих домов, в магазине и в машине. Стены моей комнаты были заклеены афишами музыкальных театров. Я мечтала выступать на Бродвее. Однажды мои родители отправились в театр на «Отверженных», уверенные, что никогда не слышали этой музыки. Но в зале им стало ясно: они знают каждую песню, ведь я постоянно распевала их в своей комнате.
Став подростком, я уговорила родителей отдать меня в театральную студию. С нетерпением ждала начала занятий. Но оказалось, что мой талант в этой студии просто меркнет с талантом других ребят. (Это объективная оценка, сейчас некоторые из них работают на Бродвее.) И я приуныла. Я решила, будто мой певческий талант «недостаточно хорош». Недостаточно хорош, чтобы петь музыку по нотам, играть главную роль в мюзиклах, записаться в школьный хор. Недостаточно хорош, чтобы петь национальный гимн на выпускном вечере (разнервничавшись, я забыла слова!). Вера в собственный голос и радость пения поблекла и увяла.
Поступив в колледж, я попыталась петь в хоре, но в местной газете мое соло назвали «слишком тихим», а бойфренд заявил, что я пела «мимо нот»; я окончательно поддалась унынию и в девятнадцать лет окончательно перестала петь публично. Не обращая внимания на похвалы, я поставила крест на «недостаточно хорошем» пении. Дверь плотно закрылась.
Прошло более двадцати лет. Жизнь продолжалась. Я стала писателем и редактором, вышла замуж, у меня появились дети. С мечтой о Бродвее я рассталась давным-давно. Я все еще пела «для себя» в душе или в машине. Я пела колыбельные детям, подпевала гимнам в нашей унитарианской церкви по воскресеньям.
Как-то регент нашей церкви предложил мне спеть в трио на очередной службе. Я перепугалась до смерти. Жуткий голос в голове кричал: «Нет, ты недостаточно хороша!» Но сердце было готовы выпрыгнуть из груди от радости, что я снова буду петь для людей.
Регент настойчиво уговаривал меня хотя бы попробовать.
– Многие из нас не пели долгие годы, но вновь обрели голос.
От одной мысли о том, чтобы «вновь обрести голос», на глаза навернулись слезы, и я разрыдалась.
Во мне все еще жила маленькая девочка, которая очень любила петь на сцене. И она заставила меня согласиться. Две другие певчие встретили меня приветливо и помогли разобраться с нотами и гармониями. Они предложили мне выбрать наиболее подходящую партию. Песня называлась «Один голос» – эмоциональное свидетельство слияния наших голосов. Эту песню написали для канадского женского трио «Вейлинг Дженниз».
Утром в день службы я вся была на нервах. Во рту у меня пересохло, руки дрожали. Вдруг я «недостаточно хороша»? Музыканты улыбались и показывали мне большой палец. Мы вышли вперед перед паствой. Начинать предстояло мне. Я открыла рот и спела первый куплет. Слова песни были написаны словно специально для меня.
Это звук одного голоса,
Один дух. Один голос.
Звук голоса того, кто сделал выбор.
Это звук одного голоса.
Дальше все слилось. Мы допели песню. Я все еще боролась с дрожью, когда подошла наша прихожанка и сказала, что мы пели «мило». Внутренний критик уже готов был победить и запретить когда-либо выступать публично. Но тут стали подходить другие слушатели. Все хвалили и благодарили нас. Меня поддержали певчие, с которыми я выступала, регент, муж и дети.
В тот вечер я поняла, у меня действительно был выбор: не бояться своей уязвимости и спеть – или поддаться внутреннему критику и молчать. Я могла прислушаться к критике, а могла и к одобрению. Я сама должна была решать – сосредоточиться на своих успехах или провалах. Только я сама могла отстоять свою радость, чистую радость пения для других и вместе с другими.
Не бояться своей уязвимости и спеть? Или поддаться внутреннему критику и замолчать?
И я сделала выбор. Я решила петь. С того выступления в церкви прошло пять лет, я все еще пою как с теми двумя женщинами, так и с другими шестью. А еще в группах и соло. Каждую неделю я хожу на репетиции и каждый месяц выступаю. Я все еще «недостаточно хороша», чтобы петь музыку с листа, но больше меня это не останавливает.
Пение вернуло в мою жизнь радость творчества. Пение помогло мне открыть дверь, которую я когда-то захлопнула, и залечить собственные раны. Пение напомнило мне о колоссальной целительной силе собственного голоса… когда мы решаемся им воспользоваться.
Счастливый гольфист
Из всех опасностей страх – самая худшая.
Сэм Снид
Когда мне было шестнадцать, отец купил подержанные клюшки для гольфа.
– Вот, – сказал он. – Думаю, ты добьешься успеха в этом спорте. Он тебе точно понравится.
И он оказался прав.
Я действительно добился успеха в гольфе – мне удалось снизить свой гандикап
[77] до четырех, а этого добиваются немногие любители. Но второе его предсказание было преуменьшением. Гольф не просто понравился мне. Я стал фанатиком. Жизнь моя шла вперед, и гольф был ее движущей силой.
Шестьдесят лет, прошедших с того дня, когда отец подарил мне клюшки, гольф был и моим учителем, и спасителем. Он научил меня упорству и терпению. Помог справиться с трагической утратой – моя дочь погибла в день своего восемнадцатилетия. Гольф дал мне смысл жизни и по утрам поднимал с постели. В дни раздумий и тяжких сомнений гольф заставлял меня выходить из дома и жить дальше..
Прошло шестьдесят лет, и настало время увенчать карьеру в любимом спорте достижением. Но каким? Я сыграл тысячи игр. Что же еще? Какой вызов принять? Я много думал об этом. У меня была еще одна страсть, по силе не уступавшая гольфу. Путешествия. Почему бы не совместить их?
Я вытащил карту Соединенных Штатов. Почему бы не совершить турне и не сыграть в каждом континентальном штате США
[78]?
Затем пошла волна сомнений. На ум пришли десятки отговорок, но идея уже овладела мной. Я раздумывал, как бы осуществить задумку. Она так меня захватила, что я решил обсудить ее со своим врачом. Он сказал, это слишком большая нагрузка для моего сердца.
– Док, мне семьдесят два года. Даже поход в туалет – уже нагрузка для моего сердца. Я предпочитаю закончить жизнь в блеске славы, занимаясь любимым делом, а не на унитазе.
Доктор все равно был против.
